Воздух становился все суше и горячее. Накануне никто и не подумал подкрепить свои силы какой-нибудь пищей, и желудок, этот орган, столь мало склонный к забывчивости, на этот раз совершенно молчал. Но жгучая жажда была первым физиологическим следствием крайней сухости воздуха, так что даже самые терпеливые и хладнокровные не в состоянии были удержаться от того, чтобы не утолять этого невыносимого чувства всеми возможными средствами, хотя это не приводило к цели. Физические страдания делали свое дело и, по-видимому, скоро должны были заглушить душевную боль. С каждым часом все труднее и труднее становилось дышать; люди метались в изнеможении, почти задыхались; маленькие дети плакали, страдая от какой-то неизвестной боли, и звали матерей.

Физические страдания делали свое дело…

В Париже, в Лондоне, в Риме, в Берлине, в Петербурге, во всех столицах, во всех городах, во всех деревнях перепуганный народ бродил по улицам, подобно растерявшимся муравьям, беспорядочно снующим туда и сюда, когда разорено их общее жилище. Все занятия обыденной жизни были запущены, брошены, забыты; все предприятия были оставлены. Теперь никто не заботился ни о чем, ни о хозяйстве, ни о своих близких, ни о собственной своей жизни. Это было полное душевное угнетение, еще более сильное, чем то, какое производит самая ужасная морская болезнь.

Католические церкви, реформатские храмы, иудейские синагоги, греческие и православные церкви, мусульманские мечети, буддийские храмы, спиритические святилища, залы теософических, оккультных, психософических и антропософических собраний, «корабли» новой галликанской религии — все места собраний людей самых разнообразных мнений в области благочестия и веры, разделявших человечество до сих пор, были переполнены в этот памятный день, в пятницу 13 июля, накануне роковой субботы 14 июля. В самом Париже громадные толпы народа, теснившиеся у входов, не давали возможности никому подойти к церквам, в которых все верующие лежали, распростертые ниц. Все шепотом читали молитвы, но хоры, органы и колокола совершенно безмолвствовали. Исповедные комнаты со всех сторон были осаждаемы кающимися, ожидавшими своей очереди, как это было в древние эпохи искренней и простодушной веры, о которых рассказывают историки Средних веков.

По улицам, на бульварах, везде царила такая же тишина. Не слышно никаких криков, незаметно никаких признаков торговли, даже продажи газет, которые перестали печататься. Все воздушные гондолы, корабли, управляемые шары исчезли из воздуха. Единственные колесницы, которые еще можно было видеть, это были всевозможные похоронные дроги, развозившие по кладбищам первые жертвы кометы, уже очень многочисленные.

Дни 13-го и 14-го июля прошли без приключений. Но с какой тоской ждали все наступления последней ночи!

Никогда, может быть, закат солнца не был так великолепен, никогда, кажется, небо не представлялось столь чистым. Дневное светило погрузилось как будто в волны расплавленного золота и пурпура. Вот красный диск его давно уже скрылся за горизонтом, но звезды не появлялись, ночь не наступала! На смену солнечному дню пришел день кометный и лунный, озаренный ярким светом, напоминавшим сильное северное сияние, но только светлее его; этот свет исходил из громадного очага огня, которого не было видно днем, так как он находился тогда под горизонтом, а между тем свет его был столь силен, что мог соперничать с солнечным. Этот световой фокус поднимался на востоке почти одновременно с полной луной, которая наряду с ним казалась какой-то погребальной жертвой на заупокойном алтаре и тем еще более отягчала великую скорбь природы. Чем выше поднималась комета, тем все более и более бледнела луна, но блеск кометного ядра, напротив, делался все сильнее и сильнее по мере того, как Солнце погружалось за горизонт все глубже и глубже, и теперь, когда должна была бы начаться ночь, комета единодержавно царила над миром, подобно новому туманному солнцу ярко-красного цвета с желтыми и зелеными огненными струями, представлявшими собой как бы распростертые гигантские крылья этого чудовища. Устрашенные взоры людей действительно видели в ней какого-то невообразимого и страшного гиганта, ставшего теперь верховным властителем неба и земли.

Вот уже передняя часть кометных волос проникла внутрь лунной орбиты; с минуты на минуту нужно было ждать, что она коснется верхнего разреженного слоя земной атмосферы на высоте около 200 верст от Земли.

В этот момент у всех помутилось в глазах…

В этот момент у всех помутилось в глазах; обезумев от страха, все заметили, что вокруг горизонта занялся как будто обширный пожар, и небольшие сперва огненные языки фиолетового цвета, поднимавшиеся к небу, со всех сторон окружили горизонт. Почти тотчас же вслед за этим яркость кометы уменьшилась, без сомнения потому, что в момент прикосновения к Земле она проникла в тень нашей планеты и потеряла часть своего света, именно ту, что она получала от Солнца. Это видимое помрачение, главным образом, происходило вследствие контраста, потому что когда глаза привыкли к новому свету, он стал казаться почти столь же сильным, как и прежде, но только представлялся бледнее, зловещее и еще более напоминал свет погребальных факелов. Никогда еще Земля не была озарена подобным печальным светом. Это был как бы свет беспредельно глубокой багровой тучи, через которую просвечивали вспышки молний. Сухость воздуха сделалась невыносимой, сверху как из раскаленной печи обдавало жаром, и ужасный серный запах, вероятно принадлежавший чрезмерно наэлектризованному озону, совершенно заразил собой воздух. Каждый полагал, что переживает последние минуты.

Страшный, единодушный крик вырвался из стесненных грудей:

— Земля горит! Земля горит! — раздавалось всюду среди всеобщего смятения.

Действительно, весь горизонт теперь был охвачен пламенем и представлял собой как бы гигантский венец из голубых огней. Очевидно, это горела окись углерода в воздухе, как предсказывали заранее, и производила угольный ангидрид. Без сомнения, к этому присоединялся также постепенно и кометный водород. Свет этот всем казался настоящим похоронным огнем факелов.

Вдруг, когда перепуганный народ неподвижно, молча, затаив дыхание, точно заколдованный, смотрел на небо, свод небесный как будто разорвался сверху донизу, и зияющее отверстие представило собой как бы громадную пасть, изрыгавшую целые снопы ярких зеленых огней; этот ослепительный свет до такой степени поразил всех зрителей, не спрятавшихся еще в погребах, что все без исключения мужчины, женщины, старики и молодые люди, все, кто до сих пор находил еще в себе силы сопротивляться страху, теперь опрометью бросились к первым попавшимся дверям и подобно лавине валились в подземелья, уже переполненные людьми. Здесь многие были уже мертвы; всего более было задавленных другими, затем подвергшихся апоплексическому удару, погибших от разрыва сердца и от мгновенных помешательств, повлекших за собой воспаление мозга. Разум как будто вдруг был отнят у людей и заменен каким-то оцепенением — безумным, бессознательным, покорным, немым.