Исаев окинул меня своим смеющимся взглядом с ног до головы, и прищурив левый глаз, с ухмылкой спросил;

— Чего так? — губы у него были заметно красней, чем обычно, значит, всё-таки эффект от кофе был, но это уже меня ничуть не волновало. 

— Мы же ещё не поженились, а я до свадьбы не могу, — призналась, краснея словно рак которого кинули в кипящую воду. 

— Ерунда какая, — заявил Исаев, заводя меня обратно за калитку, — Свадьба дело решённое, в среду поедем заявление подавать, — говорил он, и вёл меня в сторону бани. 

— Всё равно не могу, вдруг вы, — запнулась с этим вы и тут же исправилась, — Вдруг ты передумаешь, а я хочу себя для мужа сохранить. Так что, сначала свадьба, потом всё остальное! — осмелев, заявила я.

Исаев приостановился, и по-прежнему обнимая за плечи, посмотрел на меня сверху вниз, расплываясь в улыбке.

Я уже знала это его выражение лица, означающее, что сейчас он ляпнет что-то эдакое и сам же рассмеётся.

— Милая, мы в баню париться идём, а ты о чём думаешь? — он не расхохотался, но видно было по его смеющемуся взгляду, что едва сдерживается.

Щёки горели уже не от перца, а от стыда.

Это же надо!

Снова выставил меня какой-то развратницей!

— В бане же раздеваться придётся, — ответила я, собравшись с мыслями.

Смотреть на Исаева я уже не могла, разглядывала в этот момент узор на каменной дорожке. 

— Сегодня ночью, тебя так не волновало отсутствие штампов в наших паспортах, — заявил Исаев, снова продолжив подводить меня к бане. 

— Что?! Что ты хочешь этим сказать?! — уставилась на него с вызовом, забыв про всякое смущение и стыд, потому что он явно врал! 

Если бы что-то между нами было этой ночью, я бы это уж точно поняла!

— Что я уже всё видел. Вот это милейшее платье, — Исаев потянул подол наверх, но я одёрнула, — Ночью ты его без стеснения с себя снимала, а ты о чём опять подумала? — он захохотал всё же, как обычно, — Весело с тобой. Прошу, — пригласил меня, открыв дверь в баню и как только я переступила через порог, добавил веселясь, — Развратница. 

Баня у Исаева была в сто раз лучше нашей, но меня эта вся роскошь уже не трогала. Волновало вовсе другое. Платье перед Исаевым может ночью и снимала, но я была не я. Вино, судя по всему, стёрло не только мою память, но и всякий стыд, а теперь я была вполне трезвая. Как раздеваться перед мужчиной понятия не имела. Встала в предбаннике у бочки с водой и тряслась от нервов, сгорая при этом от стыда. 

Отвратительные ощущения, словно я курица без башки и меня уже ошпарили, чтобы ощипать. 

— В платье париться пойдёшь? Или в простынке? — посмеиваясь спросил Исаев, а я уже конкретно смотрела на черпак, с желанием огреть его им. 

Ну почему он всегда берёт верх?! 

— Голышом пойду! — заявила я, гордо вздёрнув подбородок. 

Один чёрт ему ничего не достанется, и отчего я краснею, он не разберёт. 

Пусть облизывается! 

— Ух ты!

Под усмешку Исаева через голову хотела стянуть платье и так поторопилась, что забыла про две верхних пуговицы. Не расстегнув их, я просто нелепо застряла в ситцевой не тянущейся горловине. Попытки выпутаться были безуспешны, мне стало трудно дышать и пришлось обратиться к Исаеву, который всё это время обхохатывался в сторонке, наверняка пялясь на мою грудь! 

— Помоги мне! Ты что не видишь, что я застряла?! — потребовала у него помощи, злясь, что он надо мной потешается.

— Какая шустрая, так раздеться торопилась, что аж застряла, — с удовольствием комментировал Исаев, помогая освободиться.

Я молчала и заставляла себя ни в коем случае не пытаться прикрыться. Иначе всей моей смелости и дерзости грош цена.

— Ну вот, ты на свободе, — радостно объявил Медведь, стаскивая с меня платье до конца и тут же стискивая в объятьях, лишая свободы и накрывая губы жгучим поцелуем.

С перцем я точно переборщила, язык Исаева был острый как кофе, даже спустя время. Губы зажгло с новой силой, но чёрт! Даже при таких условиях, целоваться с Медведем было приятно. От попытки прервать поцелуй сердце в груди делало возмущённый кульбит, и я снова и снова позволяла Исаеву ласкать мои губы.                                             

Но только губы!

Как только Исаев дотронулся до моей груди тяжёлой ладонью, я сразу отстранилась, аж пятки горели так хотелось дать дёру!

— Спасибо, — поблагодарила, запоздало и тяжело дыша, — А сам чего? — кивнула на его штаны и рубашку, — Стесняешься? — спросила с вызовом, думая, как бы его отвлечь, чтобы он отошёл от меня, а я могла бы снять трусы, сама я при этом вся тряслась как цуцик.

Он усмехнулся, отступил к противоположной стене, и не отводя от меня взгляда стал раздеваться, а цель у меня была иная. Я думала, разденусь догола пока он будет сам раздеваться, а там юркну в парилку, и чёрт разбери отчего я такая красная. Но Исаев пялился на меня, я на него, и, казалось, ничего мне уже не поможет, потому что он уже и сам оставался в одних трусах.

— Ах ты ж! Забыл дверь закрыть, — вдруг сообразил этот Медведь и ворча отвлёкся от меня, — Вот бы сейчас устроили стриптиз, — бухтел, закрывая дверь бани на щеколду будучи ко мне спиной.

Я эти секунды использовала с пользой. Не только успела стянуть трусы, но и забежать в парилку и даже плеснуть воды на камни, прячась за зыбкой завесой пара. Пар, конечно, быстро поднялся к потолку, но я успела сесть в углу на полку, так что ничего и не видно было Исаеву.

— Ах! Хорошо! — Медведь громко закатился в парилку, в войлочной шапочке викинга, и к моему скорей удивлению, чем радости, по пояс обмотанный простынёй.

Так и тянуло съязвить про его стеснение, но я прикусила язык.

Ещё не хватало, чтобы он перестал стесняться и избавился от цветастой простынки.

— Голову покрывать надо!— ругаясь нахлабучил мне шапочку с рожками, — На, это тебе под жопку, — и сунул мне в руки войлочный светлый коврик, — Новое, — заметил довольно и уселся на полок рядом.

— Спасибо.

Пересела с дощатого полока на войлочный коврик, уже и сама не разбирала отчего краснею, от жара в парилке или от стыда. 

— Ртом вот так воздух втяни, — попросил Исаев, показывая как надо. 

— Вот так? — не поняла зачем, но повторила, втянула горячий поток воздух в лёгкие через рот. 

— Чувствуешь кислинку на языке? — спросил Анатолий, и я согласно кивнула, хотя кроме жжения ничего не ощущала. 

— Ни хрена ты не чувствуешь! — вроде и гневно заявил, но было даже не страшно.

— Почему это?! — возмутилась я, — Чувствую кислинку! — стояла на своём.

— Неа, не чувствуешь, потому что перца натрескалась. Зачем ты это сделала? — спросил он, прищурив левый глаз.