Идет ли речь о выбросах парниковых газов, поддержании тишины в читальном зале или распространении инфекционных заболеваний, относительно малочисленные паршивые овцы грозят навредить всему стаду. Но, возможно, противоположное так же верно? Да, есть среди нас паршивые овцы, презирающие нравственные нормы и не желающие сотрудничать, но есть и агнцы, которые мобилизуют остальных на совместные свершения и оздоровление нравов. Увы – особенно касаемо кооперации, – иные козлища настолько зловредны и воздействие их настолько разрушительно, что никакие агнцы, сколь угодно благонамеренные, не способны нейтрализовать его.

Бывают такие проблемы, вызвать которые способна и горстка паршивых овец. Например, небольшая группа людей способна начисто стереть с лица земли редкие и исчезающие биологические виды. В нынешнем сокращении численности неперелетных и перелетных птиц в Европе главным образом повинны жители Республики Мальта (страна – член ЕС с самым маленьким населением), Кипра и Италии, где распространена охота на пернатых. Птиц подстреливают и ловят в силки зачастую чтобы зажарить и съесть, причем многие гибнут во время коротких остановок, когда совершают тысячекилометровые перелеты{49}. Относительно немногочисленная группа коллекционеров, главным образом из Японии, покупает около 15 млн жуков-рогачей ежегодно, цена некоторых экземпляров доходит до $5000{50}. А гурманы из Франции, США, Бельгии и Люксембурга импортируют из Азии огромное количество лягушачьих лапок{51}.

Что толкает паршивых овец на антисоциальные поступки? В 2007 году группа ученых под руководством биолога, специалиста по охране окружающей среды Фрэнка Куршана посетила мероприятие в роскошном парижском отеле, чтобы опросить три сотни человек, какую икру они предпочитают – «редких» или «распространенных» видов осетровых рыб. Франция потребляет много осетровой икры и вместе с несколькими другими рынками почти уничтожила мировую популяцию осетра. (Представьте себе, убийство рыбы ради поедания ее будущего потомства противоречит концепции самодостаточной устойчивости среды обитания!) Даже не сняв пробы, 57 % опрошенных заявили, что предпочтут икру редких рыб, а остальные не выразили определенных предпочтений – ни один не сказал, что предпочел бы икру распространенного вида. После вкусовой пробы 70 % отдали предпочтение «редкой икре». И угодили в ловушку: в действительности обе порции икры были от осетров искусственного разведения. Одна и та же икра! Достаточно было просто объявить один образец редким, чтобы большинство возжелали отведать именно его.

Но бог с ними, роскошными отелями. Как насчет рядовых потребителей? Почти аналогичные результаты группа Куршана получила, повторив эксперимент в трех крупных супермаркетах в пригородах{52}. Ученые также провели серию экспериментов в старейшем французском зоопарке, и оказалось, что посетители готовы карабкаться по лестницам, мокнуть, проходя под оросительным устройством, и платить больше ради того, чтобы увидеть редкие виды, а не обычные. А еще они охотнее крали со стенда семена, обозначенные как «редкие»{53}.

Представители дикой природы в качестве объектов коллекционирования – это один из крупнейших черных рынков в мире. Британские любители наблюдений за птицами в естественной среде обитания также ценят редкие виды и охотно обменивались бы в Интернете информацией о необычных местах для наблюдения, однако коллекционеры птичьих яиц тут же начнут пользоваться этими сведениями, чтобы разорять гнезда. Достаточно описать новый вид, чтобы среди коллекционеров вспыхнул спрос, в чем убедились ученые, обнаружившие в Индонезии неизвестную черепаху, а в юго-восточной части Китая – геккона{54}. С этой проблемой сталкиваются и археологи: стоит рассказать о месте находки, и там тут же появляются черные копатели и браконьеры{55}.

Редкости – недурной объект инвестиций, чем и объясняется существование рынков произведений искусства, антиквариата, старинных книг, монет и окаменелостей. Известно, что французский художник Бернар Вене выкупил часть своих ранних работ и уничтожил ради того, чтобы повысить собственную рыночную стоимость. По слухам, нечто подобное хотят проделать и коллекционеры носорожьих рогов: отправить браконьеров убивать диких носорогов, чтобы уже имеющиеся в их собраниях рога подскочили в цене. На рынке природных редкостей погоня за раритетами приводит к самым катастрофическим последствиям. Достаточно лишь горстки коллекционеров, жаждущих ценных экземпляров, чтобы каждый, кому небезразлична судьба исчезающих видов, лишился сна.

Обычно нам не приходится много думать о кривых распределения. Но сам характер коллективных рисков – с которыми мы сталкиваемся и от которых страдаем сообща, – объясняет, почему поведение некоторых людей привлекает наше особое внимание. Возьмем, к примеру, всплеск вандализма в национальных парках США или проблемы с рецептурными наркотическими препаратами. Нас не заботят посетители, не вырезающие граффити на 150-летних гигантских кактусах, или врачи, не раздающие рецепты направо и налево. Равно и среди пользователей библиотеки нас беспокоят лишь те, кто не возвращает вовремя книги, – именно они разрушают систему в ущерб всем остальным.

Итак, в отношении коллективных проблем наше внимание приковано к людям, наименее склонным к кооперации. Это кажется само собой разумеющимся. Однако, когда я заговорила об этом с математиком Кристофом Хауэртом, он потребовал доказательств. Мы решили поискать их и поставили эксперимент, участники которого играли в игру на тему изменения климата. Мы разбили их на группы по шесть человек, каждый участник получил $20. Все шестеро участников каждой группы должны были договориться в ходе 10 раундов пожертвовать в «фонд сохранения климата» $60 либо с 90-процентной вероятностью потерять все деньги. При этом, договорившись, они получали право забрать оставшуюся сумму. Это вариант эксперимента на тему соблюдения общественных интересов, но со входным барьером. Самый справедливый итог – если бы каждый из шести участников группы пожертвовал половиной своих «сбережений» ($10 из 20) ради выполнения поставленной задачи. Но достичь этого нелегко, поскольку для преодоления входного барьера требуется кооперация большинства игроков, причем ни одному из них в отдельности не под силу гарантировать успех группы.