– Что? Видения какие-то?

– А? Да нет. Я же не того, – он покрутил у виска.

Какая жалость.

– Конечно, конечно. – Я сделал максимально серьезное лицо и одобрительно кивнул.

– Нет, никаких видений, все штатно. Возвращается Петренко, но какой-то странный. Движется странно. Я говорю, на всякий случай и еще в шутку, мы так иногда шутим: «Стой, кто идет?» А он не засмеялся, а не своим голосом и так как-то громко очень, как из бочки: «Я Бог Отец. Здесь придет Сын мой».

Я подарил Дунаеву одну из своих улыбок, говорящую: «Ты на правильном пути, сынок».

– Скажу честно, что уже трухнул слегка, и говорю: «Петренко, что с тобой?!» Сам достаю оружие на всякий случай и невольно заряжаю. А он снова, как гром приглушенный: «Я Бог Отец. Здесь придет Сын мой».

– Так, и что?

– Но тут я вижу, что позади того стоит еще один Петренко и смотрит на меня и на этого, раскрыв рот от изумления.

Давай, Данте Алигьери, жги, подумал я.

– Ну, мне тут стало совсем не по-детски жутко. Но я пока не двигался и просто оцепенел с оружием в руках.

– А ты оружие на него направил? – уточнил я.

– На кого? А, нет, опустил в землю. Руки стали тяжелыми и как будто сами вниз пошли.

– Не по уставу. Оружие заряженное.

– Да, не по уставу. А по уставу мне надо было второе предупреждение сделать. И два предупредительных. А потом на поражение. Вот только… – Он опять замялся.

– Так?

Дунаев смотрел в сторону стеклянными глазами.

– Этот, который ближе был, вдруг исчез. И знаете что?

Я молчал, боясь лишить бойца вдохновения.

– И тут я не вижу, не слышу, но понимаю, что он прямо за мной. Я боюсь пошевелиться… – Он замер, и возникла пауза.

– Как это «понимаю»? – спросил я наконец.

– Не знаю, я просто это понимал.

– И что?

– Потом-тот голос раздался внутри меня, и очень-очень громко. А потом была за спиной такая яркая вспышка, что все передо мной стало видно, как днем.

– И Петренко? – спросил я, чувствуя, что мой рассказчик начал путаться в показаниях.

– Что Петренко?

– Его тоже стало видно, как днем? Он же перед тобой был.

– Не помню, – он удивленно посмотрел на меня. – Да, и Петренко. Точно. Но мы с ним не разговаривали. Я наконец смог двигаться, и побежал. Бросил оружие, и в лес. Я не все помню тут. Помню, что навстречу мне бежали какие-то люди. Зачем, я не думал. А потом. Утром нашли меня на опушке.

– Что ты там делал?

– Сидел.

– Просто сидел?

– Да, я там все время сидел. Но нашли меня только утром.

Я посмотрел на Дунаева и вдруг подумал, что он мог там и правда сидеть несколько часов, вообще ни о чем не думая. Такой у него был теперь вид. И вот я смотрел на него и думал, какой вердикт выносит рассказу этого солдата Борис Андреевич, то есть я. И признаюсь честно, пока вердикта я не вынес.

– Спасибо, рядовой. Скажи-ка, а Петренко твой рассказ подтвердит?

Он задумался на пару секунд.

– Должен. Разве нет?

– Ты мне скажи.

– Должен.

Я попросил оставить Дунаева в соседней комнате, а дверь туда не закрывал, и привести Петренко. Как я почему-то и ожидал, парень был рыжий, с голубыми глазами. Смотрел на меня очень запросто, явно выражая готовность поговорить.

– Рядовой Петренко?

– Да, он самый, – с ухмылкой начал он, – раб Божий, Бога наблюдавший. Шо вам рассказать?

Звук «г» он произносил с акцентом.

– Ну, давай сразу начнем с того момента, когда ты возвращался ночью на пост. Что ты увидел?

– Бога увидел. Егову.

– Егову? А как ты это понял?

– Шо?

– Ну, что перед тобой Бог? И именно Иегова?

– Да он сам сказал, – молвил Петренко радостно. – Я Бог. Тут не ошибешься.

– Ты раньше часто богов видел?

– Ни разу. Впервые, стало быть.

– Как же ты их различаешь, я не пойму? Почему это был, например, не Христос?

– Да ну, Христос. Неужели я бы не отличил? Егова совсем не такой. – Петренко повел ладонь вверх, как бы показывая движение стоящего на его ладони. – Он многоликий, светящийся, и голос у него как гром.

Я призадумался.

– Ты же православный, – говорю.

– Ну, конечно.

– Так знаешь, наверное, что твои слова богохульство?

– Почему?

– Бог триедин. И нет отдельно Иеговы или Христа. Может, ты еще Святого Духа видел?

– Может быть, – растерявшись, сказал Петренко.

– И то, что ты говоришь про Бога, что он многоликий, – это страшный грех. Нельзя самому трактовать Библию.

– Так я ж, – заволновался рядовой. – Я ж сам видел. Ну своими глазами же.

– Мало ли что ты видел. Церковь думает, что ты видел Сатану и поддался его искушениям. И поверил в него. Тебя, знаешь ли, хотят отлучить от церкви.

– Как это?! – почти закончил Петренко. – Я же! Я Богом клянусь!

– Подожди, не горячись. Лучше скажи, ты видел Дунаева на посту. И что он делал?

– Ну да. Дунаев. Я иду обратно, темно. Вижу, рядовой Дунаев мне навстречу идет, а не должен же. Он должен был на посту быть.

– И?

– Подходит ко мне и говорит как-то…

– Как?

– Как хипноз. Вкрадчиво, то есть.

– Что говорит?

– «Я Егова. Тут мой сын явится». А потом уже он засиял прямо весь, и я увидел, что это не Дунаев.

– А Дунаев где был?

– Шо? Не знаю, – сказал он сначала нерешительно, а потом горячо добавил: – Верьте мне или нет, я все равно скажу. И пусть меня отлучают. Егова вознесся и стал красным весь. Потом он перекрестился трижды и пропал. Я упал от этого и стал молиться. А потом, говорят, что я был без памяти наутро.

Я вздохнул. И попросил увести Петренко. Яснее мне не становилось. Оба бойца явно привирали, но делали это или филигранно, или бездарно. Понять было невозможно. Рассказы были достаточно похожи и достаточно отличались, чтобы не быть заученной легендой. Однако же поверить в них я тоже никак не мог.

А донос, собственно, Преподобный настрочил на командира Кузнецова. Что Кузнецов, оказывается, укрывает в части группу сатанистов. А хуже всего, что он не предает трибуналу богохульника Петренко, которого стоило бы публично расстрелять. Как ни странно, о Дунаеве в доносе не было ни слова.