Эшли уселась за один из столиков на краю рыночной площади, глядя на уличную ярмарку, где среди торговых рядов слонялось удивительно много для этого времени дня туристов. На лотках были выставлены изделия макраме, безделушки из кожи, музыкальные инструменты, керамика, украшения ручной работы, картины и скульптуры. Все это продавали сами ремесленники и художники. Обычно люди тут начинали толпиться только около полудня.

Уличная ярмарка навеяла воспоминания о том первом лете в Сан-Франциско, когда Эшли сама продавала здесь свои картины, написанные в течение трех последних лет жизни в долине Напа. Это очень помогло ей в финансовом отношении – она смогла пережить то первое лето в Сан-Франциско. Картины покупали хорошо, но в особенности повезло с одной из них. Можно сказать, именно эта работа положила начало ее карьере.

Майкл Энтони. Эшли никогда не забудет его имя, как и все остальное, связанное с ним. Один из самых привлекательных людей, с которыми ей когда-либо приходилось встречаться. Высокий и стройный, с густыми иссиня-черными волосами, пронизывающим взглядом голубых глаз, чеканными – точно на римской монете – чертами энергичного лица и ослепительной улыбкой. Ему было тридцать семь, и он отличался естественной привлекательностью и грацией человека, обладающего этими достоинствами с пеленок.

Неповторимый, ни на кого не похожий. И уж тем более на тех, с кем Эшли выросла в долине. Красивый человек в самом широком смысле этого слова, а не с точки зрения дешевого шика Сэма Кавелли и его приятелей. В тот августовский полдень она сама, похоже, заинтересовала его гораздо больше, чем ее работы. И все же Майкл оказался достаточно тонким ценителем, чтобы купить картину, больше всего нравившуюся ей самой, ту, которая стоила ей стольких трудов и изображала людей, работающих на виноградниках Санта-Елены. Он купил это полотно и тем самым положил начало ее карьере.

В тот вечер они вместе пообедали и затем вместе проводили почти каждую ночь. Майкл стал первым любовником Эшли, удивительно нежным и чутким. Он пробудил в ней физическую страсть, о существовании которой девушка даже не подозревала. И был очарован ею – по крайней мере такие признания Эшли слышала от него, – очарован настолько, что финансировал ее первую выставку.

Выставка имела безоговорочный успех и принесла Эшли признание, которое не снилось ей даже в самых фантастических снах. Местные критики назвали дебютантку «наиболее многообещающей пейзажисткой последних лет». Она продала свои картины по ценам, о которых начинающая художница не может и мечтать. Это было что-то! Той ночью они с Майклом отпраздновали презентацию выставки у нее дома. Они занимались любовью с такой страстью, какой никогда не испытывали прежде. И именно той ночью Эшли узнала о том, что Майкл женат.

Странно, конечно, но это известие не слишком выбило ее из колеи. В глубине души она подозревала, что дело обстоит именно так, но никак не решалась спросить его об этом прямо. Видимо, подсознательно не хотела знать правду. И сейчас, как ни безумно это выглядело, даже испытывала облегчение.

На протяжении предшествовавших выставке недель Майкл вел себя все более и более требовательно. Это доставило Эшли немало беспокойных минут и породило чувство неудовлетворенности их отношениями. Признавшись в том, что женат, он терял возможность заявлять о своих правах на нее, но ему ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Для него их связь была игрой с огнем, поскольку всеми деньгами распоряжалась семья жены. Ее отец владел компанией, в которой Майкл служил в качестве старшего вице-президента. Эшли выслушала его признания спокойно, но настояла, чтобы их отношения на этом закончились. Он возражал, конечно, продолжал звонить, приходил к ее дому… Она ни разу не открыла ему дверь.

После Майкла были и другие. На протяжении нескольких последних месяцев ее имя появлялось в светской хронике и колонках сплетен чаще, чем в обозрениях художественных критиков. И всегда рядом с именами самых привлекательных и заметных мужчин Сан-Франциско.

Вернувшись мыслями в настоящее, Эшли не сводила глаз с художников, которые сидели около выставленных картин, пытаясь привлечь внимание толпы. И в который раз она отчетливо осознала, что единственной ее подлинной страстью была и остается работа.

– Эшли! – Знакомый голос прервал плавное течение мыслей. К столику спешила Мара Кортленд, владелица новой галереи, только что открывшейся в районе Ноб-Хилл.

– Мара! Как ты быстро! Нам нужно поговорить…

Квартира Эшли находилась на верхнем этаже нового ультрасовременного многоэтажного дома на Телеграф-Хилл, где обитало большинство художников Сан-Франциско. Выходя на залив со стороны Норт-Бич, Телеграф-Хилл представлял собой очаровательный, тихий жилой район. В основном он состоял из узких переулков и каркасных домов, построенных после 1920 года. В то время жильцов итальянского происхождения тут потеснили многочисленные представители богемы. Обнаружив, что жилье здесь не слишком дорогое, они обосновались в этом районе, решив таким образом свои жилищные проблемы и обеспечив себе возможность посвятить все время созданию литературных или живописных произведений или воплощению в жизнь других творческих замыслов.

В 1950 году сюда пришли битники, одним своим появлением придав району особый шик и вызвав приток людей с большими средствами. Эти последние скупили, привели в порядок и переоборудовали многие старые дома, превратив их в просторное, прекрасно обустроенное жилье. В результате квартирная плата немыслимо подскочила, вытесняя неподходящих жильцов. В последние годы здесь было построено несколько многоэтажных домов, что, по слухам, являлось частью общего плана реконструкции района.

Из студии Эшли открывался великолепный вид на залив. Утреннее солнце обеспечивало прекрасное освещение – как раз такое, какое ценят художники. Повсюду были расставлены мольберты, холсты в рамах и все прочее, необходимое для рисования. На стенах в рамках висели газетные вырезки, восторженные отклики ведущих местных критиков на ее работы и самые любимые карандашные рисунки и наброски углем.

В студии постоянно стоял запах масла и скипидара – работа тут никогда не прекращалась; на каком-нибудь из мольбертов непременно стояла неоконченная картина. Здесь же находились предметы, от случая к случаю служившие Эшли натурой: изумительная антикварная эмалированная ваза из крошечного магазинчика в Чайнатауне, в которой теперь стояли чудесные шелковые цветы; плетеная корзина, увековеченная на одном из холстов; две фарфоровые куколки в нарядах начала века, очень тщательно скопированных, со множеством живописных деталей. Эта комната, в которой порядка никогда не было, стала самой любимой комнатой Эшли; здесь она проводила большую часть дня.

Сейчас, занимаясь на наружной террасе приготовлением соблазнительного завтрака на двоих и с удовольствием ощущая дуновение мягкого, теплого бриза со стороны залива, Эшли невольно сравнивала свою жизнь здесь с той, которую вела в долине. Как разительно все изменилось с тех пор, когда у нее хватило мужества покинуть привычный мир и отправиться на поиски лучшей доли в город, столь же непохожий на Санта-Елену, как, к примеру, Париж или Рим! Она не признавалась в этом никому, но от себя самой не скрывала, что на протяжении первых месяцев в Сан-Франциско было много моментов – слишком много! – когда казалось, что все ее усилия пойдут прахом. Никогда прежде не бывало ей так страшно, как в то самое трудное время ее жизни. Несмотря даже на финансовую и психологическую поддержку Майкла.