После публикации моей колонки в The New York Times я получила бесчисленное множество сообщений от западных читательниц. Многие женщины, выросшие в Восточном блоке, делились со мной воспоминаниями и мнениями о жизни при социализме и собственными историями – они подтверждали, что не все было мрачно за железным занавесом. Мое любимое письмо пришло от жительницы Швейцарии, которая родилась в семье среднего класса в Чехословакии в 1943 г. Она подробно описывала свою жизнь при социалистическом строе:

В действительности эта женщина считала описание своей прежней жизни критикой моей статьи. Ее жизнь казалась ей слишком напряженной, чтобы хотеть секса с мужем. Я, работающая мать, разумеется, представляю, как трудно поддерживать баланс между работой и семьей, но сомневаюсь, что эта женщина (в 2017 г., когда она мне написала, ей было 74 года) осознавала масштаб преимуществ, которыми пользовалась в социалистической Чехословакии, по сравнению с сегодняшним положением работающей женщины. В своей критике она упоминает, что они с мужем имели отдельную квартиру в собственности, она получила восьмимесячный декретный отпуск, их ребенок – место в бюджетном детском саду в 15 минутах от дома, а ее муж приходил с работы в два часа дня, забирал дочь, покупал продукты и готовил ужин к пяти вечера, когда она возвращалась. Она сообщает, что они с мужем были вымотаны этой «суровой рутиной», но я подозреваю, она и представления не имеет, насколько роскошным покажется этот режим женщинам, особенно европейским, пытающимся согласовать работу и семью сегодня. Только вдумайтесь: феминистское сообщество Cambridge Women’s Pornography Cooperative даже выпустило юмористическую книгу «Порно для женщин» (Porn for Women), в которой мужчины забирают детей из садика, покупают продукты и готовят ужин к тому моменту, когда жены приходят с работы[65].

★

Для многих женщин доступные детские сады важнее декретного отпуска, особенно если он предоставляется без сохранения рабочего места. Когда я начала работать преподавателем в вузе, то оказалась очень далеко от родственников и отдавала дочь-младенца в ясли на территории университета на полный рабочий день пять дней в неделю. У одной моей коллеги было трое детей младше четырех лет: трехлетние дочери-близнецы и годовалый сын. Эта коллега, назовем ее Лесли, добилась профессионального признания до того, как стала матерью, и не собиралась бросать работу. Она согласилась на должность с нагрузкой в три четверти от полной, далеко не соответствующую ее квалификации; ее муж также согласился перейти на четырехдневную рабочую неделю. Лесли оплачивала оставшиеся три полных дня в яслях для троих детей. К концу каждого месяца она вплывала в мой кабинет с зарплатной ведомостью. После вычета налогов, страховых выплат и оплаты яслей Лесли получала около 70 центов в месяц. Она работала 30 часов в неделю и часто брала дополнительно неоплачиваемые вечерние мероприятия ради чистого заработка в $9 в год. И так три года!

Однажды я спросила Лесли, почему она просто не сидит дома с детьми. Лесли призналась, что часто мечтает об этом. Однако она не желала бросать свою профессиональную жизнь и боялась получить дыру в резюме. «Я слишком часто наблюдала, как у женщин-профессионалов все шло под откос после того, как они на время уходили с работы, – объяснила она. – Сейчас я вкалываю даром, но это окупится, когда мои дети пойдут в школу, а я смогу просто вернуться к полноценной работе и получить место с полной занятостью».

Сравните ситуацию Лесли с положением Илзе, гипотетической типичной жительницы Восточной Германии, выросшей в 1980-е гг. Сразу после Второй мировой войны власти ГДР вовлекли женщин в работу. Государство оказывало им всестороннюю поддержку, и, хотя оно и поощряло браки, замужний статус не считался обязательным условием материнства. Мужчин не хватало, и государство тратило большие средства на поддержку матерей-одиночек. В частности, правительство Восточной Германии идеализировало раннее материнство и строило специальные дома при университетах, где студентки могли жить со своими маленькими детьми. Если Илзе являлась среднестатистической восточногерманской женщиной, то родила первого ребенка в 24 года, следовательно, избежала спада рождаемости, обусловленного отложенным деторождением. Государство брало на себя огромную часть расходов на жилье, одежду, основные продукты питания и другие траты, связанные с уходом за ребенком, а также предоставляло женщинам, таким как Илзе, места в детских дошкольных учреждениях по потребности. К 1989 г. вне брака рождалось около 34 % детей (для сравнения, в Западной Германии только 10 %), но, в отличие от большинства стран капиталистического Запада, положение матери-одиночки не вело к нужде. Один из моих болгарских друзей получил научную степень в Лейпциге в 1990-х гг. Он вспоминает, что был три года знаком с двумя студентками, прежде чем узнал, что они имели маленьких детей. Ничто, связанное с материнством, не препятствовало их образованию, потому что их младенцы получали уход в яслях при университете[66].

Напротив, женщины в Западной Германии, как и в Соединенных Штатах, после Второй мировой войны вернулись домой на положение зависимых домохозяек и матерей, в соответствии с идеалом Kinder, Küche, Kirche (дети, кухня, церковь). Как уже упоминалось, законодательство Западной Германии до 1957 г. требовало согласия мужа на работу женщины вне дома, а до 1977 г. семейное законодательство не допускало, чтобы работа замужних женщин мешала им выполнять домашние обязанности. Что касается реализации этой меры, расписание работы школ и отсутствие продленки делало почти невозможной работу женщин Западной Германии на полную ставку. Замужние матери трудились по большей части на условиях неполной занятости и имели больший разрыв в оплате труда, чем в ГДР[67].