Человеческий рассудок — удивительное устройство, непредсказуемое и ненадежное. Он подобен морским глубинам: никто точно не знает, что движется под толщами воды. Когда Селию наконец уверили в том, что Альберт и вправду отправился в плавание, она испытала своего рода облегчение. Селия тут же простила сыну обман и стала ждать его возвращения.

Ожидание приятно само по себе, как задаток в счет грядущей радости. Селия говорила о возвращении Альберта так, будто готовилась встретить сына через неделю, а не через несколько месяцев, в конце парусного сезона, когда «Ойхонна» должна была вернуться в родную гавань. Селия хвалилась тем, как возмужает ее сын, каким сноровистым станет за время плавания, расписывала, какой суп из бараньей ноги сварит ему, какие клецки с треской… любимые блюда Альберта.

Да, Селия ждала Альберта с каким-то нетерпеливым терпением. «Скоро он приедет!» — говорила она по нескольку раз на дню — все больше самой себе.

Но Альберт не вернулся на Фагерё.

Вместо него в Бенгсфульс прибыл Абрахамсон с Бусё — отец нынешнего Абрахамсона и хозяин «Ойхонны». Море к тому времени уже стало серым, глухим, тяжелым; ветви берез торчали, как обглоданные рыбьи кости, гусиные стаи двигались к югу под низкими свинцовыми облаками. Абрахамсон долго стоял в большой зале Бенгсфульса, теребя усы: слова, которые он нес, перекатывались во рту, тяжелые, как балласт. Немало требовалось выдержки, чтобы их произнести. Большой и мрачный, Абрахамсон стоял и собирался с духом, вертя в руках шляпу. Лысина блестела, как отполированный рангоут. Абрахамсон откашлялся, словно настраивая голос. Наконец тяжелые слова медленно, неохотно выкатились изо рта:

— Насчет вашего сына. Альберта. На меня легла тяжкая обязанность сообщить вам, что он оказался за бортом у Доггер-банки и, вероятнее всего, утонул.

Селия смотрела на него, и лицо ее было спокойным и ровным, как вечернее море, когда ветер отошел ко сну.

— Мне очень жаль. Очень, очень жаль, — тяжело произнес Абрахамсон.

Но Селия лишь покачала головой. Казалось, что она улыбается!

— Вы ошибаетесь. Это был не Альберт. Альберт скоро вернется домой.

Абрахамсон с Бусё пытался объяснить, как произошло несчастье: во время бури груз на палубе сдвинулся в сторону и команде ничего не оставалось, кроме как сбросить его за борт, чтобы выправить крен корабля. Невзирая на предупреждения товарищей, Альберт взобрался на груз, чтобы отсечь пару крепежных канатов. Вдруг одна из подпорок не выдержала, тросы лопнули и весь груз ухнул в море. У Альберта не было ни малейшего шанса удержаться на борту, он тоже оказался в воде.

Капитан, разумеется, немедленно отдал команду «стоп-машина». Пытались спустить шлюпку, несмотря на сильные волны. Однако все усилия оказались напрасными.

А Селия лишь качала головой.

— Вы ошибаетесь. Это был не Альберт, — повторяла она.

С тех пор Селия стала ходить. Ведомая не скорбью, а отсутствием скорби. Скорбь — швея, которая острыми иглами и суровой нитью зашивает дыры, которые оставила в душе смерть. Шьет она грубо и медленно, больно колет иголками, но, когда шитье готово, раны уже немного подлечены, хотя швы навсегда останутся видны. Однако скорбь-швея самолюбива и требует от человека смирения: лишь тогда она откроет свою шкатулку и вденет нитку в иголку. Селия не смирилась. Она приняла известие о бегстве Альберта, но так и не поверила в то, что он навеки остался у Доггер-банки.

Селия стала ходить в гавань и спрашивать об Альберте. Она бродила вдоль берегов и искала сына, останавливала людей в деревне, чтобы узнать, не видали ли они ее Альберта.

Поначалу ее не трогали, надеясь, что со временем она образумится. Но Селия не образумилась. Как одержимая, она звала Альберта у моря, искала в лодочных сараях и под навесами, ходила по чужим домам в такое время, когда люди не ждут гостей, и неотступно задавала вопросы о сыне. Но самую ужасную сцену она устроила, когда пастор Юэль Лёкстрём пришел поговорить с ней о поминальной службе; со стыда Рубен Дальстрём не нашел ничего лучше, кроме как запереть Селию на чердаке.

Рубен Дальстрём был терпеливым и добросердечным человеком. Он не предал дочь. Он подолгу сидел в ее комнате, говорил с ней тихим, умоляющим, настойчивым голосом. «Селия, девочка моя, надо все же признать, что Альберт ушел навсегда, — повторял он раз за разом. — Иначе ты не сможешь жить дальше».

Говорят ведь, что вода точит камень. Рубен Дальстрём надеялся, что его слова, как капли, размягчат то, что застыло внутри у Селии, — не силой, а частотой и настойчивостью. Казалось, его упорство дает результат: по крайней мере, он пытался убедить себя в этом.

— Да, да, вы, наверное, правы, — пробормотала наконец Селия, обращаясь не к отцу, а к своим рукам, лежавшим на коленях. Ее глаза были сухи, как камешки на пыльной дороге. Она пообещала отцу больше не спрашивать об Альберте. Она пообещала больше не звать его у моря.

Но искать сына Селия не перестала.

Прошло больше сорока лет с тех пор, как пропал Альберт, но Селия все еще ищет его. Держа слово, данное отцу, она не зовет сына на берегу и не задает вопросов. Выходит из дому она все больше по ночам. Завидев кого-нибудь, быстро прячется, как полевая мышь в прошлогодней листве.

Селия все еще живет на хуторе Граннас, в избушке, которую ей выделил нынешний хозяин, Клас-Оке. Она со всем справляется сама. Рубена Дальстрёма, разумеется, давно нет в живых: однажды зимой он хлебнул ледяной воды, проверяя снасти и провалившись под лед залива Шедхольмсунд. Если бы домашние не позвали, по глупости своей, лекаря, Рубен наверняка поправился бы. На похоронах некоторые заметили чужака, стоявшего за оградой кладбища: он был одет в длинный серый плащ и, казалось, хромал. К окончанию похорон незнакомец исчез.

В Бенгфульсе все, разумеется, знают об одержимости Селии и стараются за ней присматривать. Обычно ее находят довольно быстро, нынче Селия редко уходит далеко. Ее осторожно берут за руку, и она без сопротивления следует домой. Селия ничего не говорит, она смотрит в землю.

Селия пошла.

Она спешит по дороге через Сёдер-Карлбю, мимо Норграннаса, Микса, кооператива, почты и лавки Симона. Идет эта пожилая женщина, согнувшаяся под тяжким грузом, который сама взвалила себе на плечи, на удивление быстро.

Давно она не ходила — с позапрошлого года, вспоминает Янне Почтальон, а уж он-то знает. Клас-Оке и Ингер из Граннаса, видно, стали уже надеяться, что Селия успокоилась насчет Альберта. Может быть, потому Ингер и не заподозрила дурного накануне вечером, заглянув в избушку к необычно радостной Селии, хотя обычно это оживление — верный знак того, что скоро Селия пойдет.

Белое ночное небо отражается в окнах лавки Симона. Черные ясени на дворе не шелохнутся, словно выкованные из железа. В зарослях у гавани разливаются трели соловья. Ноет мошкара.

Селия сворачивает с дороги, ее худая сгорбленная спина исчезает в черно-зеленом мраке среди елей.