Нынче ночью Селия идет к Сорьену — «мысу скорби». Этот скалистый мысок зовется так потому, что рядом утонули брат и сестра из Норграннаса или из Макса, теперь уж никто и не вспомнит. Морская гладь сонно дышит, вздыхает, причмокивает, глухо всплескивает. Высокие серо-лиловые перистые облака полосками виднеются у горизонта — возможно, предвещая перемену погоды.

Маяк на Бусё открывает зеленый светящийся глаз, бросает взгляд на Селию, снова засыпает.

Селия смотрит на море, на небо, все еще розоватое у горизонта. Она стоит неподвижно, ссутулившись, согнувшись, как потрепанные ветром можжевеловые кусты на холме у нее за спиной. Губы шевелятся, может быть, Селия беззвучно повторяет имя «Альберт» — да, так оно, видно, и есть. Маяк открывает глаз, снова закрывает. Море тяжело дышит.

Вдруг Селия замечает медленное шевеление в воде недалеко от берега, темную тень, повинующуюся еле заметному волнению моря; прищурившись, она старается разглядеть, выходит на пологую скалу у кромки воды.

Там она и стоит, сгорбленная, как знак вопроса в конце длинного предложения. Она видит, что на гладкой поверхности воды медленно покачивается тело. И глаза ее озаряет свет. И согбенная спина выпрямляется. Из вопросительного знака Селия превращается в восклицательный и становится такой прямой и статной, какой была много, много лет назад. Глаза наполнились слезами. Селия улыбается.

Вот она и в воде, ступает по скользким камням, по щиколотку в воде, по колено, по бедро в воде.

— Альберт! — кричит Селия спустя сорок с лишним лет, и голос ее отзывается эхом над гладью моря. — Альберт!

Кому: полицейский отдел, областное управление

От: полицмейстер, уезд фагерё. полиция

Тема: Обнаружен труп

Мужчина, примерно 40 лет, 180 см, тело вынесено на берег у мыса Сорьен в 1 км к северу от Сёдер-Карлбю, Фагерё. Тело, вероятно, пролежало в воде 4–5 суток. Одет в черные брюки, рубашку и черный пиджак. Левый глаз отсутствует, предположительно выклеван морскими птицами. На лбу, правой щеке и правой стороне шеи обнаружены колотые раны (см. фото в приложении). По всей вероятности, раны нанесены пост-мортем. Документов при теле не обнаружено. В левом кармане брюк находилась немного подпорченная водой черно-белая фотография паспортного формата, изображающая молодую женщину со светлыми волосами. На обороте снимка надпись «Дейне-Элисавета».

По предварительным данным, причина смерти — утопление.

— Вы с ней тезки, Элисабет, — бормочет полицмейстер фон Хаартман. Подцепив снимок пинцетом, он рассматривает лицо женщины через увеличительное стекло. Лицо узкое, серьезное, высокие скулы, чуть раскосые глаза. Лет около двадцати, блондинка. Верхний правый угол снимка потемнел от соленой воды.

— Хорошенькая девушка. Интересно, кто она. Жена? Или дочь?

Старинные механические часы на стене кабинета полицмейстера тикают с жестким металлическим звуком. Маятник неустанно качается в своей стеклянной коробке слева направо, справа налево. Через открытое окно слышатся далекий рокот моря и крики чаек, занавеска колышется от осторожного дуновения ветра.

На экране компьютера светятся знаки, составляющие электронное сообщение о найденном трупе. Риггерт фон Хаартман осторожно кладет фотографию женщины по имени Элисавета в пластиковый пакет, запечатывает, пишет дату и номер дела на полоске бумаги, которую приклеивает на пакет. Он прислушивается к тишине, рассекаемой тиканьем часов, массирует переносицу большим и указательным пальцами.

— Да, пожалуй, нечего мне рассказать о нашем плавучем друге, дорогая Элисабет. Моряком он, наверное, не был. Я заметил, что руки у него ухоженные, ногти ровные, хотя это, конечно, ничего не значит: сегодняшним морякам редко приходится пачкать руки… У меня осталось впечатление, что он был служащим или ученым. Наверное, иностранец, с юга. Снимок в кармане указывает на это.

Полицмейстер поправляет скрепку в футляре на столе. Все остальные скрепки повернуты в одну сторону.

— Без документов его не опознаешь… придется похоронить под крестом с надписью «Неизвестный», как и первый труп.

Полицмейстер еще раз просматривает сообщение, подводит курсор к кнопке «Отправить», дважды щелкает. Письмо исчезает с экрана, как будто его никогда и не было. Фон Хаартман убеждается, что письмо и вправду отправлено, закрывает почтовую программу, отключается от внутренней сети полиции.

Настенные часы хрипят, словно прочищая горло, и бьют пять раз. Полицмейстер фон Хаартман встает из-за письменного стола. Он снял форменную куртку, ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу; и невидимая униформа сидит уже не так тесно. Фон Хаартман делает вдох, вращает плечами, чтобы размяться, сплетает пальцы и вытягивает руки вверх, вращает корпусом, положив руки на бедра и выставив вперед локти.

Не обуваясь, он ступает по половицам, янтарно блестящим в косых лучах вечернего солнца, останавливается у открытого окна, спиной к комнате.

— Тебе не кажется странным, Элисабет, что в течение нескольких дней на Гуннарсхольмарна выносит два трупа? — произносит полицмейстер. — А морской патруль не получал сообщений о кораблекрушениях или авариях… ни автомобильные паромы, ни другие суда не сообщали об упавших за борт, яхтсмены и рыбаки не пропадали без вести…

В углу полицмейстерского кабинета стоят два старых бугристых кресла, обитых потрескавшейся кожей. Они сильно выделяются на фоне остальной меблировки — деловой, соответствующей предписаниям Государственного финансового ведомства. Кресла и часы на стене, принадлежавшие предшественнику Риггерта фон Хаартмана, разместились в кабинете и в нашем рассказе как напоминание о том, как не похож Фагерё на тот мир, к которому привыкли мы, жители Большой земли. Время в шхерах течет не так, как на материке. Здесь часы идут не в одном направлении, как обычно, а вперед и назад одновременно. Минувшее на Фагерё никогда не уходит слишком далеко. Настоящее мирится с прошлым, здесь время испещрено трещинами и щербинами. То, что произошло однажды, никогда не будет сброшено со счетов, оно останется здесь навеки и будет постоянно напоминать о своем присутствии. Тикают часы на стене в кабинете полицмейстера. Риггерт фон Хаартман подходит к одному из кресел, обитых потрескавшейся коричневой кожей, и кладет руку на его высокую спинку.

И тело тут же тяжелеет, словно отсыревшее бревно, фон Хаартман плывет по времени, старается держаться на плаву.

— Должен рассказать тебе, Элисабет, что нашего плавучего друга нашла Селия Карстрём. Помнишь ее? Наверное, нет… Да, Селия давно уже со странностями, у нее, кажется, сын пропал в море… Видно, находка эта переполнила чашу. Она все время звала кого-то по имени Альберт, вцепившись в руку мертвеца. Допросить ее как следует, конечно, не удалось. Пришлось отвезти ее в больницу на материк…

Полицмейстер умолкает и легонько ударяет ладонью по спинке кресла. Нервный срыв Селии расстроил его. Ему хотелось говорить о нем, говорить вслух. Он хлопает ладонью по спинке кресла. В этом кресле обычно сидела Элисабет, его жена, если ему приходилось работать сверхурочно. Она приходила в его кабинет, чтобы составить компанию, когда они были молодоженами, счастливыми, как школьники в первый день летних каникул. Он сидел за столом, заваленным исками, протоколами допросов, конспектами, раскрытыми сборниками законов; она сидела, поджав длинные ноги, в скрипучих кожаных объятьях кресла и вязала. На лбу сосредоточенная морщинка, спицы мягко цокают в руках. Время от времени он поднимал голову и украдкой бросал на нее взгляд: округлый лоб, блестевший в свете верхней лампы, белая шея, тонкая талия, ноги. Он радовался этому краткому бегству от сухой юриспруденции. Призвав на помощь невеликое свое воображение, он представлял ее беременной. Пытался увидеть жену в кресле с округлым животом. Она, конечно, уже не сможет сидеть, поджав ноги, как сейчас. Груди потяжелеют. Он думал о том, как красива она станет, когда наконец забеременеет. Горло сжималось от обжигающего счастья.