— Сурьма!!!

— Вся наша жизнь — сплошное притворство, фикция! Нужно выглядеть благопристойно, нужно быть на уровне, нужно-нужно-нужно! Лишь бы никому не открылось истинное положение дел: мы бедны как церковные мыши, мой брат сбежал с горничной и живёт теперь с ней во грехе, а я — дипломированная пробуждающая с отличными рекомендациями — прозвучиваю гайки в какой-то ржавой мастерской, как последний троечник из технециев! Я хочу наконец-то достигнуть настоящих высот и перестать делать вид, что у нас «всё как у людей». Я хочу, чтобы у нас на самом деле было всё как у людей! А вы с Астатом вставляете мне палки в колёса!

— Дорогая, — матушка ласково погладила дочь по руке, — но для этого вовсе не обязательно работать на каких-то там маршрутах или терпеть рядом с собой такую публику. Достаточно просто выйти замуж за Астата, и все твои достойные цели будут достигнуты!

В глубине сапфировых глаз блеснули бессильные гневные слёзы.

— Но я хочу сама… сама чего-то достичь. Использовать свой талант, свои знания и умения, стать кем-то особенным! А не просто прибавкой титула к имени Астата, — тихо проговорила Сурьма.

— Ты и так особенная, дорогая! Тем более для Астата — он в тебе души не чает, потому и переживает за тебя. Цени это, милая, и не обижай его больше своим невниманием, хорошо? Ведь вы же любите друг друга, не стоит ссориться по пустякам!

Сурьма потупилась и закусила губу, чтобы не расплакаться от безысходности и одиночества, но мать расценила это как раскаяние и согласие с её доводами.

— Вот и хорошо, дорогая. А теперь ложись спать, уже поздно. Наверное, не будет большой беды, если до свадьбы ты останешься в своей должности в этих мастерских, но постарайся держаться подальше от того мужчины. А после — тут я согласна с Астатом: секретарская работа у начальника «Почтовых линий» — наилучший вариант для молодой женщины твоего положения.

***

К завтраку Сурьма явилась мрачнее тучи. За столом сидели лишь Талли и загородившийся газетой отец, мами осталась в постели, одолеваемая мигренью.

— Доброе утро, — буркнула Сурьма, — усаживаясь за стол.

Из-за газеты выглянул серо-голубой глаз в золотой оправе круглых очков.

— А по тебе и не скажешь, что доброе, дитя моё.

— Она повздорила с Астатом, — прокомментировала Талли, за что получила строгий взгляд от старшей сестры.

— Вот как! — седая бровь приподнялась над золотой оправой, отогнутый газетный уголок возвращаться на своё место не спешил: отец ждал пояснений.

— Мой жених после свадьбы собирается запретить мне работать пробуждающей на «Почтовых линиях», — неохотно сказала Сурьма, — из-за длительных рейсов.

— Это очень великодушно с его стороны: сообщить о своих намерениях заранее. Так у тебя будет время привыкнуть к этой мысли, — спокойно отозвался отец.

— Что?! Не собираюсь я ни к чему привыкать! Я хочу это место! Мечтаю о нём!!!

— Но когда Астат станет твоим мужем, тебе придётся считаться с его мнением, поэтому, если он против твоей работы, придётся его послушать. Тем более однажды тебя туда уже не взяли.

— Но папи! — воскликнула Сурьма так пронзительно, будто ей палец прищемили. — Почему он не хочет посчитаться с моим мнением? Почему именно я должна?!

— Ты ведь девушка, — вставила Талли, рисуя серебряной ложечкой затейливые узоры в своей уже остывшей овсянке, — а у девушек не мнения, а капризы.

— А девочкам — так и вообще молчать положено, пока их не спросят! — Сурьма сверкнула в сторону сестры злобным взглядом и вновь повернулась к отцу, но тот, судя по невозмутимому выражению лица, был согласен с младшей дочерью.

— А меня? Меня будет хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь слушать?! — простонала Сурьма.

— Твои дети, возможно, — безмятежно кивнул господин Нильсборий.

***

Вечером вновь явился Астат. На этот раз Сурьма приняла и его, и его извинения за вчерашнее «резкое поведение».

— С моей стороны было недопустимо говорить подобные вещи при девушке, — сухо раскаялся Астат, — это и неуместно, и неприлично. Прошу простить мне мою неделикатность.

— То есть я сама смогу решать, где мне работать? — уточнила Сурьма, желая услышать что-то более конкретное.

— Работать? — изогнул тонкую бровь Астат. — При чём здесь твоя работа? Ах, да, конечно! Ты можешь продолжить свою службу в мастерских до нашей свадьбы, разумеется. Но потом я буду настаивать, чтобы твой труд (если он тебе настолько важен) был в обществе людей более… изысканных.

— Погоди, так ты сейчас извиняешься не за то, что оскорбил меня недоверием и запретил работать в «Почтовых линиях»? Не за то, что посчитал мои мечты слишком незначительными, чтобы позволить им осуществиться?

— Я не против твоей там работы, но в должности секретаря, душа моя, — мягко улыбнулся Астат. — Мои извинения — за то, что я вступил в провокационный диалог с этим машинистом, хотя предполагал, что в ответ могу услышать нечто непристойное, для твоих ушей — непозволительное. И теперь я вынужден просить тебя держаться подальше от этого грубияна.

— От тебя, что ли? — дерзко изломила тёмно-рыжую бровь Сурьма.

В сумрачной глубине её глаз вскипал неукротимый гнев.

Астат вздохнул, усмиряя нахлынувшее раздражение.

— От этого машиниста. Мне не по душе, что ты вращаешься в мужской компании, — это не совсем корректно для девушки твоего положения, ты же не какая-то прачка, — а уж когда речь о такой компании…

— Я всю свою жизнь «вращаюсь в мужской компании»: мы с Ником были не разлей вода! — рявкнула Сурьма.

— И это объясняет некоторую твою резкость, что не…

— Не отменяет того, что он — единственный человек, который понимал меня, поддерживал, и с которым я могла говорить обо всём на свете, не боясь быть засмеянной или пристыженной! — перебила Сурьма. — Жаль, что ты не такой! — она смерила жениха гневным взглядом и направилась к себе.

— И всё же, милая, — крикнул ей вслед Астат, и в его голос вплелись умоляющие нотки, — держи дистанцию с этим развязником!

Но Сурьма, с чувством впечатывавшая свои туфельки в лестничные ступени, загарцевала ещё выразительнее, высоко задрав подбородок.

— Такие твои знакомства, если они слишком короткие, могут неблагоприятно сказаться на моей репутации! — закончил Астат.

В ответ лишь с треском захлопнулась наверху дверь спальни.

Глава 10

Весь день Сурьма была задумчива, молчалива и будто чем-то расстроена, держалась обособленно, даже обедала одна: не стала подсаживаться, как обычно, за стол к бригаде. Но под конец смены на ремонт подогнали живой паровоз, и она немного воспряла духом.

Когда Сурьма, цепляясь за поручень одной рукой (в другой был увесистый ПЭР), ловко взобралась в будку машиниста, Висмут был уже там. На секунду она замерла в дверях, но потом уверенно