по статусу все еще назывался рабочим поселком. Основное население – работники лесоповала, деревообрабатывающей фабрики и еще парочки производств. Отчаянно скучающее и много пьющее. Так что основной профиль психлечебницы сложился уже давно – побеждать последствия близкого общения с зеленым змием. И другие диагнозы в тех краях практически никогда не ставили.

А Константин Семенович, еще когда учился в мединституте, мечтал быть большим ученым, а не крутить чертям хвосты. Так что при любом удобном случае он закапывается в архив и шерстит там всякие разные медицинские карточки. Материал для диссертации собирает. Из всего потока однотипных пациентов закорской психушки он выделил несколько случаев, не похожих на стандартную алкогольную нечисть. Но все они произошли до того, как он начал там работать. И все были так или иначе связаны с амнезией. Первым был мужчина, в сорок седьмом году, возрастом сорок семь. Такое вот совпадение. Его привезли, прихватив из центра города. Он топтался в полной прострации у местной достопримечательности – памятника Ленину с топором. Привычно подмахнули диагноз «алкогольный делирий», положили на вязки и запустили стандартный протокол. Правда, никаких чертей, гигантских пауков или злокозненных бюрократов в его бреду не присутствовало. По большому счету, он просто не помнил, кто он такой и как сюда попал. Примерно через сутки его память прояснилась. Он сообщил свое имя, и выяснилось, что он аж из Мурманска. Работал в школе учителем труда, последнее воспоминание – за август сорок шестого года. Потом как будто медленно моргнул, и вот он уже лежит, привязанный к неудобной кровати, а сосед по палате вкручивает ему про злокозненных бюрократов в черных нарукавниках, следящих из-под стола. Расслабляться, мол, нельзя, тут же подсунут на подпись что-то нелицеприятное, вот и отмывайся потом...

Но нашлись те, кто здоровяка-бородача вспомнил. Все то время, которое он не мог вспомнить, он был бригадиром на лесоповале. Пел песни густым басом и был заядлым бильярдистом. Правда, в прошлой жизни у оного пациента не было слуха, а бильярдный кий он никогда даже в руках не держал. Его выписали, когда за ним из Мурманска приехала заливающаяся слезами счастья жена.

Был и другой случай. Тоже связанный с якобы потерей памяти. Женщина, тридцать два года, попала в больницу в шестьдесят третьем. Ее нашли без сознания на опушке леса. Привезли по скорой, потом она пришла в себя, без памяти и в растерянности, и ее перевели из обычной терапии в психушку. Тоже по привычке поставили алкогольный делирий, хотя она уверяла, что к алкоголю никогда в жизни не прикасалась. Буквально на следующий день за ней явился муж, но она его не узнавала и уходить из больницы отказывалась. На имя, которым он ее называл, не откликалась. Через денек память ее прояснилась, вот только заботливого мужа в ней не оказалось. Она вспомнила, была бухгалтером на одном из московских предприятий. Возвращалась с работы домой, ей стало нехорошо, она присела на скамейку, а очнулась в закорской психушке через три года. Женой местного цыганского барона. И с ребенком даже. Как в результате разрешилась эта история – неизвестно, в истории болезни не записано.

И третий случай, тоже очень близкий по смыслу двум предыдущим. Попал к ним мужик, на первый взгляд по стандартной «статье» – пил как не в себя, потом в один не особенно прекрасный момент из-под стола полезли фашисты почему-то с зенитками, он в неравной схватке проиграл, забился в угол кухни, где его и нашли сердобольные соседи по коммуналке и вызвали бригаду. Он пришел в себя, фашисты растворились в галоперидольных парах, вот только вспомнил он совсем не того себя, которого знали все в Закорске. Он приехал в шестьдесят восьмом и обосновался в местном кабаке. Пел песни, радовал публику. Но после встречи с фашистами выяснилось, что петь он вовсе даже не умеет, название Закорск впервые слышит, и вообще «как я сюда попал из Свердловска?».

– Как видите, у всех этих трех случаев вырисовывается довольно четкая картина, – сцепив пальцы на коленях и старательно избегая смотреть в глаза, говорил Константин Семенович. – Все эти люди в какой-то момент вдруг бросили свою привычную жизнь, назвались чужими именами и покинули привычную обстановку. Пожили чужой жизнью, забыв про свою. А потом память вернулась.

– Занимательно, согласен, – кивнул я, не моргнув глазом. – Но при чем здесь я?

– Иван, вы простите мою бестактность, но у вас никогда не появлялось мысли, что вас зовут как-то иначе? – щеки Константина Семеновича снова порозовели, будто ему ужасно стыдно задавать этот вопрос.

– Честно говоря, даже в мыслях не было... – я простодушно развел руками. Надеюсь, я не слишком поторопился с этим жестом. Я, конечно, врун опытный, но со мной все-таки два психиатра беседуют.

– Понимаете, какая штука... – Константин Семенович сжался, будто хотел стать еще меньше. – Я неофициально поговорил со своими коллегами, и выяснил, что подобные случаи бывали в практике едва ли не у каждого. Проследить их не сложно, каждый из пациентов попадал на учет. Но ни с одним не случалось рецидива. Понимаете? Все они попадали в больницу в момент прострации, когда «ложная личность» их покидала. И, в общем-то, это единственное отклонение от нормы. Получается, что пока человек жил и действовал под вымышленной маской, никому даже в голову не приходило, что он... гм... нездоров. Занимательный феномен, согласитесь?

– Пожалуй, – покивал я. – Знаете, я бы написал об этом статью. Правда, в таких случаях требуется хоть какое-нибудь разоблачение. Ну, в смысле – причины явления, как это лечится и все такое...

– Боюсь что... – Константин Семенович поерзал на краешке стула и чуть с него даже не соскользнул. Потом как-то очень торопливо и суетливо выхватил из внутреннего кармана пиджака блокнот на пружинке и ручку с погрызенным колпачком. – Вот смотрите, какая штука получается. Вот живет человек, скажем, Иван Иванов, – он провел длинную не очень прямую линию и подписал под ней инициалы И.И. – Вот тут он внезапно становится Петром Петровым: – линия резким изгибом скакнула вверх. – А вот в этой точке в память человека снова возвращается Иван Иванов. И для него как будто не было никакого Петра Петрова. Его память непрерывна. И вот эта самая петля... – доктор обвел кружочком инициалы П.П. – вообще не существует. Вроде бы и не было ее.

– Кажется, я краем уха читал что-то про подобное явление, – сказал я осторожно. – Когда учился в МГУ, мне попадалась переводная статья. Какое-то музыкальное явление, мне еще название понравилось. Диссоциативная фуга. Или что-то похожее.

Черт его знает, на каком этапе сейчас