дочь, получила в соседки проститутку, которая приводит на ночь мужиков…» Этот пример иллюстрирует, как принудительный труд, голод и тяжелый городской и домашний быт отыгрываются в каждодневной жизни конкретного человека:

Приезжая домой с насильственной службы за Товарной Финляндской ж. д., она, измученная ездой в трамвае, после тяжелого и голодного дня, едва поспевает поесть, как наступает ночь. И в своей квартире, у себя дома она подвергается оскорбительному соседству (XXIII: 34, 20).

Фрейденберг стремится к точности в описании положения человека, с указанием имени, места и времени («за Товарной Финляндской ж. д.», «едва поспевает поесть, как наступает ночь»), и особенно важны для нее условия совместной жизни. Вновь и вновь она описывает ситуацию насильственного сосуществования, в которой в своем доме «культурный человек» попадает во вражеское соседство с бескультурным. Переходя к обобщениям, она создает мифологический образ сталинского общества как гигантского тела, обнаруживая при этом симпатию к «интеллигенции» и недоверие к народным массам: «Обезглавив Россию, убив всю интеллигенцию, Сталин создал из страны одно туловище» (XXIII: 34, 21).

Здесь Фрейденберг, как она это делала уже в блокаду, прибегает к ключевой метафоре политической мысли – образу общества как гигантского человеческого тела, причем ее вариант подчеркивает насильственное классовое расчленение социального тела. (О мифологической символике, пронизывающей все записки, речь пойдет в главе, посвященной политической теории Фрейденберг.)

Когда она вновь принимается за определение сущности послевоенной жизни, перебирая основные ее составляющие, она добавляет, что к голоду и невыносимому быту прибавилась идеологическая реакция («удушье»): «небывалая даже у Сталина реакция. Удушье началось такое, что никто не мог дышать – не одни люди науки и искусства, но любой человек» (XXV: 63, 9–10). Останавливаясь на теме голода, она анализирует, как государство, взяв на себя (как и в блокаду) питание населения, создает разложение человека и расчленение общества:

Люди заперты, а есть не дают. Без карточек на хлеб живет огромное количество людей. Создано много категорий людей, не получающих карточек. Продажи хлеба нет, она запрещена. <…> Спекулируют все. Но иначе нельзя. Этого требует само естество. <…> Неравенство страшное. Академикам и партийцам создают жизнь такую, что они обнаглели. В одном и тот же магазине люди получают различную пищу, в зависимости от чина. Низкопоклонство и чинопочитанье. Такой иерархии не знало ни одно государство (XXV: 63, 9–11).

Переходя к семейному, интимному быту, Фрейденберг вновь прибегает к метафоре социального тела, лишенного головы: «Мысль задушена. Человеческое тело, лишенное головы, стало распутным». Она поясняет:

Сходятся и расходятся, – вся Россия сходится и расходится, просто, без драм. Живут по-скотски, в одной комнате. Тут родители, тут новобрачные. Тут дети, тут отцы лежат с матерями. Это система, государственная система бесчестья.

Она замечает, что разрушается понятие семьи: «Семья – это понятие разброда и несчастья» (XXV: 63, 11). Распутство видится ей и как результат удушения мысли (в метафорических терминах – состояние тела, лишенного головы), и как продукт коммунального быта, и в обоих случаях это часть государственной системы.

Во всем укладе жизни, от условий труда и организации голода до состояния здоровья, Фрейденберг видит плановую систему, нарочито созданную сталинским государством для угнетения людей. «Болезни населения вызываются государством» (XXV: 71, 43). Вскоре после войны во время эпидемии гриппа она записала, что правительство, если бы хотело, «могло бы ликвидировать бедствие. Если же оно не ликвидировало, то лишь потому, что это не входило в его планы» (XXIII: 38, 35).

С первых послевоенных месяцев ей кажется, что народ «смертельно болен». Не только она сама, но и «Россия» едва ли пережила войну:

России придавали вид победившей державы. Сейчас, в 1947 году, уже видно, что она не выиграла войны. Но и в 1945 году было ясно, что народ-победитель был смертельно болен. Его спасала численность и невежество. Сколько бы людей ни умерло, ни было больных и нищих, все равно это терялось. Россия вышла из войны в депрессии, психически больная, еле волочащая ноги. Трудно было встретить человека без сердечных припадков или гипертонии. Кровоизлияния и удары сделались обычным явлением, уже не связанным с возрастом (XXII: 28, 51).

Рассуждая о болезнях и смерти (как и о распутстве), она использует метафорику, сополагающую тело человека и тело нации.

«Это простой обыденный советский день»

Итак, Фрейденберг берет на себя задачу понять, передать и проанализировать устройство особого сталинского быта. Она снова и снова описывает исполненные трудностей бытовые ситуации. Полагая, что это продуманная система подавления человека, она обобщает опыт повседневности, стараясь сформулировать принципы работы сталинского государства в теоретических терминах. Так, день ото дня, строится дневник-теория.

Продемонстрируем этот метод на одном примечательном примере.

Описывая осень и зиму 1947 года (она писала в декабре 1947 – январе 1948 года), Фрейденберг просматривает «свои бумажки» – короткие записи того времени, сделанные на отдельных листках: «Мучители! Газ. Свет. Очереди нарочно» (XXVIII: 7, 46). Процитировав эти протокольные наблюдения, она начинает обобщать: «Смотрю поверх истории» (XXVIII: 7, 46). Глядя «поверх истории», она рассуждает о том, что «марксизм провалился», что новые формы «базы» не уничтожили эксплуатацию, что превосходно организованная тайная полиция «душит человека вне дома и дома, вне его сознания и в его сознании» (XXVIII: 7, 46). Возвращаясь к быту, она создает отточенную формулировку: «Быт строго выдержан по-сталински» (XXVIII: 8, 49). Затем она поясняет этот принцип на примере одного типического дня: «За одни сутки то телефон не работает, то радио замолчало, то воды не было, то электричество не горело» (XXVIII: 8, 49). Она обобщает: «Но быт не только в этих „временных трудностях“. Он – в нарочитой разрухе». Этот вывод подтверждается опытом прошедших дней: «Газ так и не действует. Свет чинили-чинили, мучали нас – мучали, а теперь он горит еле видно и мигает» (XXVIII: 8, 49).

Прошло несколько недель. Фрейденберг описывает слухи об отмене карточек и денежной реформе (девальвации денег), панику среди народа, исчезновение продуктов («опять знакомые пустые прилавки»). Ее мысли обращаются к блокаде, и она формулирует стратегию жизни: «Я говорила себе, что нужно вечно готовиться к осаде, ждать ее всегда, что наша власть всюду подстерегает нас, подобно врагу» (XXVIII: 10, 56). В этой формулировке слово «осада» выступает как метафора государственного режима, осаждающего собственное население.

Дойдя в своей хронике до 16 декабря 1947 года, Фрейденберг записывает: «Первый день „свободной“ торговли и новых денег…» (XXVIII: 12, 57) В новой ситуации она повторяет свои выводы и, подбирая новые метафоры и формулировки, приписывает ответственность (и интенцию) лично