Белое облако плывет по ярко-синему небу. Красиво. Лечу к нему с невероятной скоростью так, словно за спиной огромные крылья. То, что происходило еще мгновение назад, на раскаленной земле, кажется страшным сном. Я не знаю, что меня ожидает — тень на асфальте или луч света. Вспомнить бы молитву да раскаяться за нелепые погрешности, но в этот переходный момент меня окружают ничтожные (по сравнению с вселенскими) мыслишки. Хочется закурить, выпить сто грамм и спуститься на землю. Дожить. Хотя бы до пятидесяти. Родить сына. Увидеть глаза матери и любимой. Пожать руку другу. Просить прощение у девушки, которая отдала мне свою молодость, а я ею бездумно воспользовался. Беречь время. Уважать дни. Не рассуждать об истинах, а делать добро. Гулять по улицам и любоваться природой. Только сейчас мне раскрываются простые, человеческие желания, благодаря которым я мог ощутить счастье. Не зря в народе говорят: «Иди служить — заматереешь». Это горькая и дезинфицирующая, как водка, правда. В кирзовых сапогах я стал другим. Глядя на смерти, сначала становишься пылким и жаждущим подвигов, не думая, бросаешься в огонь и опускаешь голову, пропуская пулю, затем хочется покоя и тишины, хочется прижаться к матери, и ты проклинаешь всех, кто разжег войны, а потом приходит привыкание и серьезность. Душевная лирика превращается в серый пепел, который ветер швыряет тебе в лицо. И только, когда пуля ранит сердце, хранящее любовь, как в фильме «Летят журавли», начинаешь галлюцинировать березками. На мир смотришь другими глазами — не важно, моргающими, благодаря ангелу-хранителю, или доверчиво распахнутыми.

О том, чтобы служить в армии, я мечтал с самого детства. Сколько себя помню, в одной руке держал игрушечный танк, в другой — книжку с картинками, на которых изображены самолеты. Хотел стать бравым спецназовцем или, на худой конец, полководцем. Расчищать мир от врагов мне хотелось больше, чем быть воеводой. Тогда война казалась мне игрой в перестрелку. Я слышал истории седых генералов, видел награды и медали деда, читал книги о подвигах простых солдат, которых мгновение превращало из сопливого пацана в защитника отечества, и с завистью смотрел на молодых парней в военной форме. Хотел оказаться среди сильных и смелых, ловких и храбрых, мечтал стать бесстрашным героем и спасти мир от зла. В детстве мечты глобальны, а возможности слишком малы, в зрелости все наоборот — мечты ничтожны, а возможности велики. Круговорот жизни, в котором мало кому удается спаять желания с реальностью.

Я никогда не смогу описать жизнь в армии так, как сделал это Слава — мой друг. Он был писателем, который раскрасит любую историю фантазией, не исказив при этом истину. Ему, как творческому человеку, армия была необходима, чтобы видеть боль в глазах, а не на словах, и через свое, закаленное слово рассказывать людям о чести и дружбе, жестокости и предательстве, свете и тьме. У него была своя, важная миссия — снимать накипь с отчаянных душ, не ведающих о трудностях, но постоянно о них говорящих. Он очень переживал, что может умереть. В Чечне каждый из нас был проверен на прочность, везение и доставил уйму хлопот ангелу-хранителю. Нам повезло с лейтенантом. Невысокий, худощавый мужчина лет сорока с проникновенным взглядом карих глаз, столь выделяющихся среди стеклянных, отрешенных, был на удивление интеллигентным. В разговорах никогда не матерился, все задания давал четко и внятно, в разведке за солдатами не прятался, а старался, где надо, первым идти. Зауважал я его за бесстрашие и чуткость.

* * *

Сегодня отправляемся в дальнюю разведку. Поход в горы обещает быть опасным и трудным. Обычно уходят группы из шести-десяти человек, а возвращаются от силы пять. Нас было семь. Первым потеряли молодого солдата, который клялся еще вчера, что выживет, потому что его девушка ждет… Когда мы добрались до какого-то села, лейтенант предложил передохнуть пару часов. Тут же послышался храп. Я сидел и смотрел на небо, пересчитывал звезды. Слава задремал на моем плече. И вдруг я увидел, как вдали что-то сверкает золотисто-синеватым светом. Купол. Церковь. Я пошел туда. Храм был закрыт, но черные чугунные ворота распахнуты. На улице были выставлены три большие иконы — Богородицы, Иисуса Христа и Николая Чудотворца. Рядом с ними поликандило — лампадка, окруженная двенадцатью восковыми свечами. Темно. Тепло и тихо. Спокойно. Где-то поют птицы. На небе бледный лик луны. В этот момент на меня нахлынуло чувство умиротворения. Тревожные мысли не вытесняли заученную в детстве молитву «Отче наш». Как давно я не общался с Богом, как давно потерял это ощущение веры в святое. Почему так происходит? Когда никто не способен помочь, когда понимаешь свою малость перед страшной силой, только тогда начинаешь смотреть в небо и молить видимое и невидимое о спасении? Мир умещается в простых житейских буднях, но при этом он настолько духовно безграничен, что мы и представить себе не можем. Только сейчас я заметил, что чей-то черный силуэт застыл возле иконы Божьей Матери. Человек держал в руках свечку. Маленький огонек осветил его лицо. Лейтенант. Надо же, я даже не удивился, что он верит в Бога.

На мгновение мне показалось, что все в жизни наполнено светом и пропитано любовью. Но реальность была жестока для нас, исполнителей чьих-то политических и собственнических амбиций. Автомат висел на плече, за спиной затаилась смерть, которая тенью следовала за жизнью и то и дело прикасалась к кому-то холодной ладонью.

На рассвете мы отправились в горы. Слава, перечитав утром, как молитву, Светино письмо, был отчего-то хмур и со мной не разговаривал. Неужели она написала ему о нас? Нет. Не могла. Это подлость. Я просил ее отвечать ему на письма и уважать его любовь. Вот вернемся — и разберемся с чувствами. Путь действительно оказался долгим, наши потери росли. Шестеро… пятеро… четверо…

Я покрылся потом от навязчивой мысли, что никогда не смогу увидеть маму и Светку, обнять их и прижать к себе. Слава угрюмо ворочал ноги и что-то бурчал себе под нос. Мне почему-то безумно захотелось по-дружески ударить его по плечу и сказать: «Брат, все будет хорошо». Рядом с писателем, зарисовывающим жизнь цветными мелками, солдатом, служившим родине, сыном, души не чаявшим в своих родителях, в нем уживался еще один человек — настоящий друг. Нравится мне этот парень вопреки законам дружбы, которую разбивает девушка. Да, я чувствовал себя предателем, но, видя, как трепетно и нежно он относится к Свете, не мог ранить его признанием, которое было бы сродни пули. Я подошел к нему во время короткой стоянки и обнял. Глаза зажмурились. Небо из голубого стало превращаться в темно-серое, затем вспыхнуло яркой молнией и вовсе померкло, почернело. Земля исчезла из-под ног. Деревья закружились в хороводе, а в ушах словно дрель засверлила. Миг. Постепенно все стало рассеиваться и превращаться в легкие облака. Я летел над ними, не ощущая тела. Так, словно сбросил с плеч тяжелый ранец и облегченно вздохнул.

В полузабытье, которое в армии заменяет сон, я постоянно вижу ее образ — такой светлый и манящий. Светлана. Нет в мире большего благородства, чем любовь. Она очищает, исцеляет и наделяет силой. Именно под ее воздействием человек начинает жить и ясно видеть мир. Я любил Светку с детского садика, нет, не верно, с пеленок, с того самого момента, как увидел рядом с собой маленький сверток с девочкой — новорожденной, но долгое время прятал свои чувства, не осознавал их. Тосковал и думал, что обойдусь без нее. Смотрел со стороны на них со Славой, понимая, что не хочу быть тенью на пути влюбленных. Что ж я так долго терзал свою душу и упускал из виду ее взгляд? Не знаю. Наверное, боролся с чувством из-за собственной гордыни, боялся, что откажет или рассмеется, да и не хотел лишиться дружбы Славы. Так хоть я старался делать вид, что живу своей жизнью, а открыв сердце, не переживу разрыва дружеских отношений. Время было потеряно. Мы оба молчали и смирялись.