Леандрос присоединился к веселой компании, найдя их в саду смоковниц.

— Вы укрылись в моем любимом уголке, в тени фиговых деревьев. — Он улыбался, но эта улыбка была предназначена Еве и Ниссе, а не Саванне.

— Дядя! — Нисса стремглав бросилась ему навстречу. Леандрос быстро подхватил ее на руки, виртуозно подбросил высоко вверх и, ловко поймав, снова опустил на землю.

Он нежно погладил Еву по голове.

— Привет, тихоня. Вы с сестрой любите фиги?

Евины глазки радостно блестели, когда она смотрела на Леандроса.

— Да. Можно попробовать? Они уже созрели?

Он сорвал несколько плодов для детей и обратился к Саванне:

— Хочешь попробовать?

— Нет, спасибо. Это ты просил их называть тебя дядей?

― Да.

Естественно, Ева справилась с лакомством первой. Нисса отвлекалась на пустую болтовню и стрекотала без умолку, не обращая особого внимания, слушают ее окружающие или нет. Ева подошла к Леандросу поближе и дернула его за руку. Саванна не переставала удивляться, как комфортно ее от природы застенчивая дочь чувствовала себя в компании высокого, сильного, едва знакомого ей мужчины.

— Дядя?

— Да, малышка?

— Я устала.

— Тогда мне придется взять тебя на руки.

Ее пространный намек был правильно истолкован, и лицо девочки засветилось ослепительной улыбкой.

— Было бы хорошо.

Нисса сразу же нахмурилась. Она молча наблюдала, как Леандрос водружал маленькое, щупленькое тельце сестры себе на плечо.

— Я думаю, что Ева скоро отдохнет, и тогда ты сможешь взять на руки меня.

Логика у младшей дочери Саванны была потрясающей, и взрослые не могли оставить этого умозаключения без внимания.

— Если ты устала, дорогая, я могу взять тебя на руки, — отозвалась Саванна.

Нисса еще больше насупилась.

— Я могу подождать, пока Евина очередь закончится. — И подтверждая верность своих слов, она поскакала по тропинке, по обе стороны окаймленной ровными рядами красивых фиговых деревьев. Леандрос медленно пошел за ней, тихо переговариваясь с Евой.

Обеспокоенная единодушным признанием, которое завоевал у обеих ее дочерей Леандрос, Саванна решила отстать от компании и медленно плелась позади всех. Как поведут себя дети в обществе Елены и Сандроса? Неужели она ошибалась, когда настаивала на отъезде из Греции? Нужно ли увозить их в Атланту от их многочисленных родственников, которые, возможно, способны окружить их своей любовью?

Сейчас она ясно поняла, почему, в случае передачи иска об опекунстве в суд, Леандрос окажется в более выигрышном положении. Но больше всего ее терзало глубокое чувство вины, что ей ни с кем не удалось завязать крепких дружеских отношений, теплоту которых могли разделять и ее дети.

Она поняла, что сильно отстала от шагающей впереди веселой тройки, когда Леандрос обернулся и обратился к ней по-гречески:

— Догоняй, детка!

Она нахмурилась: вольности в присутствии детей казались ей недопустимыми.

— Почему ты назвал нашу маму деткой? — спросила Ева.

— А как ты поняла, что именно я сказал?

Ева смотрела на Леандроса с выражением полного недоумения. Она низко оценивала ум и сообразительность Леандроса, но была слишком хорошо воспитана, чтобы заявить об этом открыто.

— Потому что я понимаю греческий.

— Ты говоришь по-гречески? — Заявление девочки казалось Леандросу невероятным.

— Конечно, говорю, — ответила Ева, пожимая плечами.

— И я тоже говорю, — гордо объявила Нисса. Он повернулся, чтобы взглянуть на Саванну.

— Ты учила их греческому?

Ему не следовало так удивляться, это не было восьмым чудом света. Саванна наконец-то догнала своих спутников и остановилась в нескольких шагах от Леандроса, на всякий случай сохраняя безопасную дистанцию.

― Да.

— Разве ты знаешь греческий?

— Трудно научить детей языку, которого ты сам не знаешь.

Ее саркастические замечания были ему явно не по душе.

Единственное, во что с ходу верили все Кириакисы, так это в то, что Саванна была повинна во всех смертных грехах человечества. Зачем потворствовать его любопытству и рассказывать, как она выучила греческий, а затем и обучила ему своих детей? За те три года, которые она прожила в Афинах, ей пришлось хорошенько потрудиться, чтобы овладеть родным языком страны, ставшей ей вторым домом.

Леандрос смотрел на Саванну, вытаращив глаза. Он был потрясен этим известием.

— Ты учишь детей моему родному языку?

Ну и самомнение! Как будто греческий был только его достоянием.

— Да.

— Но почему? — не мог угомониться Леандрос.

Она делала это только потому, что навыки в греческом могли служить ее детям надежной защитой от агрессивности их кровной родни. Она также свято верила и в то, что свободное владение языком не позволит их отцу лишить детей причитающейся им части наследства.

— Во-первых, мне самой нужна была практика языка, а во-вторых, это только пойдет на пользу девочкам в будущем. Знания еще никому не вредили, — уклончиво ответила она, не желая открывать ему причин, которые касались только ее.

— Дядя?

Леандрос обернулся на голос Ниссы.

— Да?

— А ты любишь детей?

Леандрос смотрел поверх головы Ниссы, взгляд его был прикован к Саванне.

— Очень.

— Ты ведь хочешь иметь детей? Ты сам так говорил, — тихо добавила Ева.

Он не отрывал взгляда от Саванны, казалось, глаза его посылали некие импульсы, которые она не хотела воспринимать.

— Да.

— А ты не хочешь двух маленьких девочек, которые уже родились? — спросила Нисса.

Потрясенная до глубины души, Саванна лишилась дара речи.

— Конечно. Я думаю, что просто превосходно иметь двух дочерей. — Он говорил так искренне, а взгляд его, обращенный теперь к Ниссе, был так нежен.

— Мы с Ниссой и есть дети, — объявила Ева. — Ты хочешь, чтобы у тебя было больше детей?

— Определенно. — И на этот раз Леандрос не только посмотрел на Саванну, он вытянул руку и погладил ее по животу. Легкое прикосновение его пальцев заключало в себе огромный смысл, ошибиться в понимании которого было невозможно. Он властно и настойчиво заявлял о своих правах на нее, и, да помоги ей, Господи, она давно уже была в его власти.

— Если ты женишься на нашей маме, то станешь нашим папой, правда? — спросила его Нисса, пока Ева просто наблюдала за разворачивающейся на ее глазах сценой.