— Из осторожности…

Эти слова словно хлыстом стеганули по Жизель. Ее зазнобило. «Что со мною? Заболела?» — спросила она себя. Ей вдруг захотелось больше всего на свете очутиться в своей постели. Почувствовать тепло тельца дочери, прижавшейся к ней. Любовь проснулась в ней с силой, о которой она и не подозревала. Жизель неожиданно ощутила себя зажатой в любовном треугольнике.

Какое-то время она пыталась совладать с собой. Да и что она себе вообразила? Ведь она оказалась лишь свидетельницей хорошо слаженного профессионального дуэта. И тут же отругала себя за такую детскую ревность. Она собралась было потихоньку удалиться, но ее кошка, шмыгнув между ногами, проворно вспрыгнула на колени комиссара и сразу замурлыкала, выгнув гибкую спину и требуя мужской ласки.

Возмутившись подобным предательством своей союзницы, Жизель вынуждена была выйти на террасу; она махнула рукой, чтобы прогнать животное.

— Катиша! Это уж слишком!

— Мы с вашей кошкой старые друзья! — сказал Фушеру, ставя на пол уязвленную персиянку.

— Мы еще встретимся с вами, мадемуазель Дамбер, — отчетливо произнесла Лейла, вставая.

Щеки ее слегка порозовели.

— В последний раз мы виделись… — Жизель запнулась, вопросительно глядя на Лейлу.

Та с быстротой молнии вспомнила их последнюю встречу. Это произошло четыре года назад снежным декабрем на набережной Орфевр. В то время она была в гуще довольно трудного расследования, вынудившего комиссара уехать из столицы. Ее молодой помощник Лео Кранзак как-то к вечеру постучался к ней.

— Какая-то дамочка очень желает вас видеть, — объявил он.

— Как зовут эту настырную? — раздраженно спросила оторванная от дела Лейла.

— Мадемуазель Дамбер.

От неожиданности ручка, скользнув, оставила черту на постановлении об аресте.

— Жизель Дамбер? — повторила она. — Я не виделась с ней после дела Иллье-Комбре[4]. Пусть войдет.

На Жизель было теплое шерстяное пальто, волосы спрятаны под черной бархатной шляпкой, а подобранный в тон шарфик лишь подчеркивал усталость на ее лице.

— Извините, что отрываю вас от дел… Я прилетела из Бостона на новогодние праздники. Могу ли я видеть комиссара Фушеру?

— К сожалению, он сейчас в командировке на юге Франции.

— Я хотела убедиться в этом… — пробормотала Жизель, подавляя свое разочарование.

— Он уехал на несколько дней. Может, я могу заменить его? — предложила Лейла.

— Вообще-то я хотела поговорить с ним, но, может быть…

«Сама не знает, чего хочет», — подумала Лейла.

— Я доложу ему о вашем приходе. Оставьте мне номер вашего телефона.

— Нет, это бесполезно. — Ее голос окреп. — Не стоит ему даже говорить, что я приходила. Я увижу его в другой раз.

— Как вам угодно. Вы скоро возвращаетесь?

— Нет, я улечу в начале января.

Провожая Жизель до двери, Лейла поздравила ее с последней публикацией.

— Комиссар Фушеру дал мне почитать вашу антологию о женской дружбе. Занятный сюжет… А над какой книгой вы сейчас работаете?

— О Колетт. Новые страницы ее жизни… — ответила Жизель загадочным тоном и вышла.

Поглощенная тысячью дел, навалившихся на нее в последующие дни, Лейла позабыла сказать комиссару Фушеру об этом визите.

— Извините, что тороплю вас… — Голос Жизель вернул ее к реальности. — Но семинар продолжится через четверть часа, Мадлен, и уже объявили о прибытии неожиданного гостя.

— Малышка все еще спит?

— Да, но мне не по себе: не пришла мадам Драпье, должно быть, у нее срочное дело…

И тут Лейла услышала ошеломившее ее предложение, значение которого не сразу до нее дошло.

— Ну что ж, — заявил Жан-Пьер Фушеру, — можете уходить. Я останусь за няньку. Инспектор Джемани, встретимся у продавца книг в 18 часов.

Оторопев, Жизель попыталась отговорить его, но он поторопился добавить:

— Согласитесь, мадемуазель Дамбер, что после вас я единственный, кто справится с этой задачей.

Побежденная, она сдалась.

Лейлу вдруг озарило, и она не смогла подавить вспыхнувшую мысль об измене. Мадлен, испытывая смутное беспокойство от возникшей глухой напряженности, которую ощутила, поторопилась выйти, уведя с собой Жизель.

Мужчина остался наедине со своими мыслями.

Пятница, 13-е

Мадлен и Жизель вскоре преодолели крутой подъем на окраине городка, сокращая путь по старой улице Оспис. Когда они проходили мимо ворот, над которыми нависала каморка, где Колетт спала, будучи ребенком, у Жизель Дамбер появилось ощущение, что за ней следят внимательные глаза писательницы.

— Подумать только! — воскликнула Мадлен, показывая на розовый портретный барельеф на сером фасаде дома. Она даже не смогла выйти из машины в день открытия. Это красноречиво свидетельствует о невозможности возвращения в родные края.

Жизель неожиданно пришла в голову мысль об обезоруживающей простоте фразы, выгравированной на пластинке: «Здесь родилась Колетт». В этих нескольких словах заключалась формула наиболее активного фермента ее творчества. Изгнание.

— You can’t go again[5], — тихо проговорила она.

— Простите? — не поняла Мадлен.

— Название одного американского романа, — тотчас объяснила Жизель. — Я не отдавала себе в этом отчета, но к нашей культуре я отношусь как изгнанница.

— Вы давно живете за границей? — поинтересовалась Мадлен.

— Почти пять лет. Анжела там родилась.

— Тогда она маленькая американочка?

— Ее родители — французы, — уточнила Жизель, охваченная непонятной тоской.

А кем будет ее дочь? Она пошла быстрее, пытаясь избавиться от других вопросов.

Молча они свернули направо в конце улицы и вошли во двор замка. Миновав службы и пройдя мимо музея, очутились перед бывшими конюшнями, в которых проходил семинар. Их остановило необычное оживление, превратившее в цирк мирный городок. Тик де Глориан, довольный тем, что к нему перешли обязанности Ришело, явно не поскупился. Этот новичок намеревался преподать урок старейшинам города. Он не только созвал местных журналистов, но и привлек присутствующих представителей парижской прессы. Возвышаясь на подиуме перед лесом микрофонов и камер, он словно объявлял очередной номер. Перевозбужденный, небрежно одетый, в клетчатой рубашке, с редкими и сальными волосами, он заливался соловьем: