— Господа, в Сен-Совере произойдет событие века…

Мадлен наклонилась к Жизель и с иронией проговорила:

— Еще одно? Я полагала, что оно уже состоялось в 1873 году!

— Наш нежданный гость является наикрупнейшим критиком современной прозы… В то же время и писатель, он только что был отмечен призом «Фелина»… — заливался конферансье. — Для нас — трава зеленая, а море синее. Нам сильно повезло, что есть еще люди с его талантом, вынуждающие нас пересмотреть наши взгляды на окружающий мир… И сам я, недавно опубликовавший «Первого Павлина Сен-Совера», построил интригу, взятую из мира животных, лишь затем, чтобы следовать его модели.

— Не знаете, кто это такой, Мадлен? — тихо спросила Жизель.

Учительница отрицательно покачала головой.

— Сегодня впервые он разрушит на ваших глазах старые представления о жизни Колетт. Ибо не была она такой, какой вы ее считали. Покончено со сказкой о счастливом ребенке, хорошей матери, преданной подруге…

— Он не похож на фантазера, — шепнула Мадлен.

— Благодаря ему, — продолжал Тик де Глориан, — вам станут известны тайны дочери этого края. Итак, господа…

— …и дамы, — рассердилась Жизель, отметившая отсутствие женщин среди журналистов.

Оратор выдержал драматическую паузу.

— Итак, вот он, Марсель Фретилло, известный специалист в нашей области, блестящий автор единственного анималографического труда о Колетт, почетный лауреат «Фелины»…

— Кто-кто? — удивилась Жизель. — Будь он специалистом, мы бы его знали.

— Марсель Фретилло, — повторил Тик де Глориан, — автор «Колетт глазами кошки»… Я передаю ему слово.

Из открытого лимузина вышел мужчина романтичной наружности. Стройный, в черных брюках и черной шелковой рубашке, с задорно спадающей на колкий глаз прядкой волос, Марсель Фретилло небрежно перекинул шарф, носимый им на манер Айседоры Дункан. Прежде чем завладеть микрофоном, он позволил публике рассмотреть себя, поздоровался с некоторыми парижскими коллегами и начал:

— Господа, позвольте вас предостеречь…

— Как получилось, что его не встретил наш председатель? — вполголоса спросила Мадлен.

— Полагаю, она предпочла воздержаться, — ответила ей Жизель, ожидая худшего.

Худшее не заставило себя ждать.

— Хотелось бы уточнить: даже если я и писал о жизни Колетт, я вовсе не биограф. — Голос его был приятным, с хорошей дикцией. — Архивную работу я оставляю усердным университетским исследователям, хотя иногда и использую выводы из их трудов… Зато я отказываюсь плести небылицы в духе Арманс Дюгриль. — Последовало элегантное пожатие плечами, на которых премило заколыхался шарф. — Нет, для меня главное — проследить факторы фундаментальной эволюции, так как моя цель заключается в изучении взаимоотношений между Колетт и ее кошкой, являющихся довольно проблематичными. Моя книга кладет конец измышлениям моих предшественников. — Он многозначительно улыбнулся. — Я пользуюсь анималографией, чтобы показать, что доминирующая связь Колетт с ее кошкой является самым эмблематическим из всех отношений с ее близкими. Я вскрываю ее глубокую порочность, унаследованную, кстати, от ее матери. Кем была ее мать, как не сводницей и мотовкой?.. Не по ее ли вине муж ничего не написал?

— Но это аморально! — взорвалась Мадлен. — Где он все это откопал?

— И не подлежит сомнению, — прибавила Жизель, — что Марго Лонваль первая пролила свет на идиллические отношения матери и дочери, но никогда не позволяла себе делать подобные выводы…

— Одним словом, я пересмотрел всю жизнь Колетт, — разглагольствовал Марсель Фретилло.

И он пустился в скучное детальное описание мнимых недостатков автора, имевших место на последнем этапе ее творчества. Все это было бы справедливо, если бы он не спрашивал слушающих: «Кто из нас лучший писатель: Колетт или я? Не очевидно ли, что это я?»

В конце его речи после притворных аплодисментов последовало совместное негодование Мадлен и Жизель, поддержанное Амандиной Фолле.

— Мерзко с его стороны так извращать факты! — возмущалась девушка. О чем думал административный совет, приглашая звезд подобного типа?

— Ах, этот совет! — вздохнула Мадлен, закатывая глаза. — На последнем заседании месье Ришело наложил категоричное вето на приезд Арманс Дюгриль и навязал этого Фретилло. А так как он грозил отставкой, то все уступили. Только мадам Лонваль восстала. Но она оказалась в одиночестве. Многие не решаются высказываться открыто…

— Клуб дискредитирует себя, поручаясь за этого выскочку, — высказалась Амандина Фолле.

Она вдруг покраснела, испугавшись своей смелости.

— Во всем виноват месье Ришело, — повторила Мадлен. — Я даже спрашивала себя, не получил ли он проценты за организацию выступления этого бесноватого.

Залитый солнцем, защитив глаза от него большими темными очками, фанфарон, словно блестящую бандерилью, опускал свое перо на форзацы книг «Колетт глазами кошки», стопками окружавших его; наивных, столпившихся вокруг него, он одаривал снисходительной улыбкой. Закончив раздаривать автографы и покрасовавшись перед камерами, он спустился с подиума и, расчетливо пожав несколько рук, исчез в подвалах замка, открытых специально для него.

— Остается надеяться, что следующее сообщение будет другого характера, — вздохнула Жизель, пожалевшая, что потеряла драгоценное время, еще раз пожертвовав благополучием дочери ради своей карьеры.

В спальне с полуприкрытыми ставнями дома Мадлен Дюжарден просыпалась Анжела. Она какое-то время хлопала нежными ресницами под противомоскитной сеткой, которую бережно приподнял Жан-Пьер Фушеру.

— Мамочка… Где мама? — сразу спросила она встревоженным голосом, увидев склонившееся над ней озабоченное лицо незнакомого мужчины.

— Она сейчас вернется, — пообещал он, более, чем ребенок, встревоженный ее затянувшимся отсутствием. — Она ушла работать…

— В школу? — Девочка наморщила носик. — Это неправда… Ма-ма! Мама! — изо всех сил завопила она.

Она явно унаследовала легкие Мерилис.

Гладя ей волосы, он пытался успокоить девочку.

— Ну-ну… Что такое? Ну… — тщетно старался комиссар Фушеру, не зная, как усмирить панику, охватившую ребенка. Он попробовал сменить тактику. — Знаешь песенку «Жил-был маленький кораблик»? — без всякой надежды спросил он.

Анжела замотала головой и завопила еще громче.

Он тем не менее запел припев, чувствуя себя ужасно глупо.

«Увидела бы меня Лейла…» — смущенно подумал он.

Вскоре ему показалось, что плач ребенка начинает потихоньку стихать: пока он изображал руками гребки веслами, на память приходили позабытые было английские слова из его детства.

— Row, row, row, your boat, gently down the stream…[6]