— Но они тебе не родные. Они не знают тебя так, как я. У тебя остался только я, Лайла, а у меня — только ты. Так что если тебе нужно с кем-то поговорить, это кто-то — я.

— Я все поняла. — Я с трудом сдерживаю раздражение. — Честное слово, я стала намного крепче, чем раньше.

— Ты должна чаще звонить мне. В этом семестре мы с тобой почти не разговаривали.

— Прости, я была очень занята. У меня куча уроков. Я постараюсь звонить тебе почаще.

Он тяжело вздыхает и снова переводит разговор на Сонни:

— Даже не знаю, как об этом говорить…

— Как я тебя понимаю. — У меня вырывается короткий смешок. — Полицейские день и ночь ищут убийцу.

Заикнись я о письмах и цветах, которые прислали в дом, где я живу, о розе в моей кровати, он бы опрометью кинулся к машине. Вот почему он не должен об этом знать. Райли всегда действует из самых лучших побуждений, но так при этом старается, что получается обратный эффект. Нет, невозможно, чтобы он безвылазно торчал здесь, лез с вопросами и советами к полицейским и поминутно указывал мне, что делать. От одной только мысли об этом у меня внутри все опускается.

— Как я могу спокойно тут сидеть, пока ты там пытаешься справиться со всеми этими ужасами?

— Я не ребенок, Райли. Не надо носиться со мной, как курица с яйцом. Вполне достаточно того, что ты меня поддерживаешь. Как брат.

Я не вижу его, но готова поклясться, что он нахмурился. Райли было двадцать один, а мне — семнадцать, когда не стало наших родителей. Мы с ним всегда были близки, но теперь мне нравится быть независимой.

— Звони сразу же, как только я тебе понадоблюсь. Я тут же примчусь. Пообещай, Лайла.

— Обещаю. И спасибо, что не перебарщиваешь.

— Не за что, — саркастически отзывается он. — И… Лайла?

— Да?

— Подумай о визите к психологу. Серьезно. Не позволяй панике снова взять над тобой верх.

Совсем не обязательно напоминать. После смерти родителей я сначала пыталась бороться с горем в одиночку. Но эмоции перехлестывали, я так и не сумела справиться с ними, и в результате у меня начались панические атаки. Через три месяца я сломалась и все-таки пошла к специалисту.

Это было страшное время, но все же мне удалось собраться и вернуться к учебе, как я и хотела. И смерть Сонни не выбьет меня из колеи — победа над собой далась слишком тяжело, чтобы теперь сломаться.

— Не позволю. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Я нажимаю на «отбой», и телефон выскальзывает у меня из руки. Иногда разговоры с Райли вытягивают все силы. Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Каждый раз, когда в разговоре всплывает тема моих родителей, у меня возникает такое чувство, будто кто-то ударил меня ножом в живот. Прошло уже почти два года. Я надеялась, что со временем станет чуть легче, но мне их по-прежнему безумно не хватает.

Я делаю глубокий вдох через нос и выдыхаю через рот — этому упражнению меня научил психолог. Он советовал дышать всякий раз, как почувствую, что вот-вот сорвусь.

Потихоньку начинаю успокаиваться, и в этот момент звонят в дверь. Я со вздохом поднимаюсь на ноги. Наверное, кто-то из наших забыл ключи или притащил целую кучу пакетов и не может открыть дверь.

Я выглядываю в окно, но снаружи никого нет.

Опять розыгрыш?

Я открываю дверь и цепенею.

На коврике лежит кремовый конверт. Кровь приливает к вискам, и весь мир погружается в тишину. Я наклоняюсь и поднимаю конверт.

Адресовано Айзеку. И выглядит точь-в-точь, как то письмо, которое пришло Сонни.

Только не это…

Я открываю письмо, и у меня начинают дрожать руки:

— Айзек! — громко кричу я.

— Что? — отзывается он из своей комнаты.

У меня перехватывает горло, я беспомощно оглядываю улицу. Вижу рядом с домом несколько человек, они кладут цветы на импровизированное памятное место перед нашим домом.

Это был кто-то из них? Или, может, они видели того, кто оставил письмо? Я чувствую себя беззащитной мишенью.

Дрожа с головы до ног, пячусь обратно в дом и захлопываю дверь. Слышу шаги.

Айзек выглядывает в коридор:

— Что такое?

Он бросает взгляд на мою руку и тут же меняется в лице, его глаза расширяются.

— Это что, еще одно?

Я киваю и протягиваю ему конверт.

— Господи, — шепчет он. — Кому?

Я смотрю на него, и его лицо слегка расплывается у меня перед глазами от набухших слез.

— Тебе.

Понедельник

Пятое февраля

Мы смотрим друг другу в глаза и одновременно понимаем: убийство Сонни — не единичный случай. Мы все в опасности. Айзек тяжело сглатывает и достает из кармана джинсов телефон.

— Я звоню детективу, — выдыхает он.

Поскольку сердце обнаружила полиция кампуса, теперь у нас у всех есть прямой номер Лины.

В ушах так шумит, что кружится голова. Чейс, Сиенна, Шарлотта — они должны узнать, что происходит! Нужно им написать!

— Лайла, мы идем в участок, — говорит Айзек. — И остальных туда зови.

Он уже в дверях натягивает куртку и оглядывается. Письмо у него в руке.

— Сейчас напишу. — Торопливо набираю сообщение. — Айзек… — начинаю я, но у меня так сильно дрожит голос, что невозможно говорить.

— Знаю. Давай без паники. Идем в полицию, там скажут, что делать. И там нам ничего не грозит.

Мы идем в полной тишине. Холодный воздух немного прочищает мозги, но это тот самый случай, когда жалеешь, что у тебя нет машины. Полицейский участок не так уж далеко, но при мысли, что вокруг разгуливает маньяк, кажется, что до него идти и идти.

Испуганные Чейс, Сиенна и Шарлотта уже ждут нас у входа в участок. Записка лежит у Айзека в кармане — жду не дождусь, когда полицейские заберут ее, чтоб нам никогда больше ее не видеть.

Никто не знает, что сказать Айзеку. А что можно сказать в такой ситуации?

Кто бы ни прислал эту записку, он знает наш распорядок дня. От одной мысли, что этот псих буквально стоял у нас на пороге, у меня мурашки бегут по коже.

Как только мы появляемся, дежурный полицейский звонит детективу Лине, чтобы сообщить о нашем приходе.

— Как вы думаете, родители Сонни захотят увидеть эти письма? — спрашиваю я.

Чейс пожимает плечами: