– Можно я сегодня приму ванну? – сказал мальчик.

– Спроси папу.

Мальчик вошел в гостиную и говорит:

– Пап, можно я сегодня приму ванну?

– Спроси маму.

Лицо мальчика сделалось насмешливым.

– Пап, – сказал он, – я маму спрашивал. Она сказала, спроси папу. Пойду спрошу Рози.

Он резво кинулся опять на кухню, чтобы шутка не успела простыть.

– Рози, – сказал он, – можно я сегодня приму ванну?

Девочка поглядела на него искоса: она поняла, что это шутка.

– Сегодня не стоит, – наконец сказала она. – Сегодня я слишком устала.

Мальчик во все глаза смотрит.

– Кроме того, сегодня ты был плохим мальчиком.

Мальчик все смотрит.

– А еще ты сегодня ударил свою маленькую сестренку.

Тут у него совсем пропал дар речи.

– А еще сегодня нет воды, – продолжала нанизывать девочка.

Будет что-то еще?

– И вообще ты какашка.

Неужто все?

– Какушка, вот ты кто!

Этой радостной новостью она поспешила поделиться, вбежав в гостиную.

– А Джонни какушка, правда же, пап?

– Это кто сказал?

– Да я так знаю. Он какушка, какашка и пипишка. Поэтому ему нельзя сегодня принимать ванну.

Он писюшка. Пиписька он, вот кто! – вдруг догадалась она, разразившись смехом.

– Пиписька? – удивился мальчик. – Я тебе покажу «пиписька»! Я тебе такую пипиську покажу, будешь знать!

– Ну что ты будешь делать! – сказала женщина. – Может, выкупать их сегодня обоих? Но я их только что купала. Позавчера!

– Выкупай, выкупай, – сказал мужчина. – А я разберусь тут на кухне.

– А с их постельным бельем как? Что-то я давно им его не меняла. По меньшей мере неделю.

– Поменяй. А я приготовлю ужин.

– Хорошо. Если они так уж настроены вымыться, то пусть у них и белье будет чистое. А ты тогда сделай зеленый салат, только уксус возьми виноградный, который от «Ванессиз», ладно?

– Обязательно.

– Вкуснотища будет, – сказала женщина, – пальчики оближешь.

Ну, вот и счастье настало. Она бы и все время была счастлива, если бы никому ничего не надо было делать и все бы только радовались и веселились и больше ни о чем не думали.

И она по-своему права. Ее система была бы совершенна, если бы работала. Я бы и сам у нее эту систему перенял, прямо завтра же, если бы она работала.

Сидят, едят. Молчание, потом ее вопрос – в тысячный раз, наверное, один и тот же:

– Что ты сегодня писал?

– Когда?

– Нынче утром, когда наверху был.

– Ну, дословно-то я не помню, но какие-то, видимо, мм, слова.

– Но ведь потом эти слова чем-то станут?

– Да нет, думаю, так словами и останутся.

– Но это же всегда так, в любой литературе, разве нет?

– Да нет, в литературе-то как раз не так.

– Тогда зачем тебе были те слова?

– Да ни за чем. Если бы суть литературы составляли слова, писать было бы просто. Литература – это то, что получается, несмотря на слова. Без слов ничего получиться не может, но если что-то иногда выходит, то несмотря на слова. То, что в литературе тебя захватывает, – это не история, изложенная словами, а то, что ты читаешь между строк. Как-то вот примерно так.

– Но ты ведь, когда эти слова записывал, наверное, о чем-то думал?

– А как же! Думал о деньгах. Это единственное, о чем я в последнее время думаю. По большей части люди о них не помнят. А я вот не могу забыть. И думаю о них, и думаю – постоянно.

– Нам нужно их жутко много, правда же?

– Тридцать тысяч. Ну, то есть на первый случай.

– Это чтобы долги отдать и всё-всё?

– Да. Я на бумажке все посчитал, получилось тридцать тысяч – отдать долги и чтобы чуточку осталось.

– «Чуточку» – это сколько?

– Тысяч семь.

– И что мы с этими семью тысячами сможем сделать?

– Схватить их, и дай бог ноги. Потом сесть на них и сидеть. Любоваться. Нюхать. Накупить на них серебряных долларов и складывать столбиками в гостиной. А еще у меня есть идея вымостить ими коридор. На это уйдет не больше двух тысяч, зато гости будут в отпаде.

– Вообще-то, и я тоже. А какие еще у тебя идеи?

– А еще я думал, если разменять тысячу долларов монетками по десять центов – всего-то тысчонку! – это ж какой классный мешок денег получится!

– А еще?

– А еще, если бы у меня оставался хоть пятачок с каждого доллара, который я профукал на протяжении жизни, я все равно был бы богат, потому что двадцать пятачков – это доллар, а было их тысяч двести.

– Как же это тебе удалось – профукать двести тысяч?

– А вот это как раз легко.

– Большую часть этих денег ты потратил до нашей встречи.

– Ну, кое-что и после.

– Вряд ли много.

– Где-то, наверное, тысяч по тридцать в год.

– Шесть лет. Это сколько же получается?

– Сто восемьдесят тысяч.

– Хо! И всего-то?

– А может, и не тридцать, а сорок тысяч в год. Тогда это получится около двухсот сорока тысяч.

– Мрак. Но в тот год, когда мы не были женаты, ты тоже что-то тратил.

– Ну, то, что я тратил тогда, я все равно бы потратил.

– Какой ужас! Но и те двести сорок тысяч ты бы тоже все равно потратил, разве нет?

– Не знаю, не знаю. Но тут скорее дело не в том, сколько я тратил, а в том, зарабатывал я или нет, чтобы потом тратить, а я как раз нет, не зарабатывал. С тех самых пор, как пришел из армии, вообще ничего еще не написал такого, за что заплатили бы.

– Или с тех пор, как туда ушел. Это сколько же лет уже?

– Три там, три потом. Шесть.

– Вот и женаты мы как раз столько же. Но такого, что приносило бы деньги, ты не писал с тех пор, как мы познакомились.

– Ну, что-нибудь да, с тех пор. Все деньги поступали от того, что я написал до нашего знакомства.

– Вот тебе раз. Я, получается, тебя не вдохновляю?

– О, вдохновляешь, вдохновляешь, даже слишком.

– Я думала, жене и положено вдохновлять мужа.

– Ага, наталкивать на мысли о деньгах.