воображаемые миры. Став взрослыми, они отрицают те аспекты реальности, которые напоминают им об эмоциональной боли, перенесенной в детстве, – страх, гнев, беспомощность. Как родители, они передают своим детям эту боль, которую сами они отрицали, накапливая отрицательный опыт. Отрицание передается из поколения в поколение и находит отклик в более широкой политической культуре: «Если мы отрицаем реальность, если мы не чувствуем боли от того, что происходит в Боснии или в соседнем доме, мы не делаем ничего, чтобы изменить эту реальность»[56]. Такие эмпирические связи весьма малоубедительны, а причинно-следственная цепочка слишком растянута, чтобы покрыть слишком многое: подъем религиозных правых, насилие в отношении геев, наказания в школах, смертную казнь, жестокое обращение с детьми и почти любую ярость, связанную с американскими белыми мужчинами.

  Растущая популярность нестрогих определений «отрицания» в большей степени порождается терапевтической психологической болтовней. Обнадеживает использование «профессионального» термина для объяснения странного существования людей, которые знают, но не знают, которые не просто лгут, а вообще не способны воспринимать реальность.

  Таким образом, авторитетное руководство DSM предписывает клиницистам следовать семиуровневой «Шкале защитного функционирования», предлагающей ранжировать случаи в порядке адаптивности[57]. На втором уровне диссоциация и подавление делают полезную работу, удерживая потенциально угрожающие вещи вне сознания. Это также происходит на четвертом уровне, отрицании, когда оно удерживает «неприятные или неприемлемые факторы стресса, импульсы, идеи, аффекты или ответственность вне сознания». На седьмом уровне, самом неадаптивном, защитное разрегулирование приводит к «явному отрыву от объективной реальности». Разумеется, имеется немало ученых, которые иначе оценивают отрицание. В одной рейтинговой таблице, ранжирующей формы защиты в соответствии с их «зрелостью», отрицание отнесено к самой низкой категории, а нарциссические защиты – к «самым примитивным и присущим детям и людям с психическими расстройствами»[58].

  В соответствующих текстах разумная неоднозначность психоаналитической теории превращается в псевдоточную «научную» классификацию и фетишизированный «медицинский» диагноз. DSM, тем не менее, отмечает критерий, который обычно считается само собой разумеющимся: «болезненный аспект реальности», который человек отказывается признавать, тем не менее очевиден для других. Но если мы не уверены, что эта реальность действительно очевидна (или была таковой) для других, мы можем только догадываться о том, что эти другие видели, но субъект «отказывается признать». 

  Если клинические источники вряд ли сложны, то психология Новой Эры, которая популяризировала понятие «отрицания», звучит более многообещающе: саморефлексия и субъективность, а не относительная важность и синдромы. Я намеревался посвятить значительную часть текста самопомощи, росту, Новой Эре, альтернативным, комплементарным и духовным движениям. Но после того, как я пролистал около тридцати относящихся к теме книг, я обнаружил, что содержащиеся там рассуждения слишком повторяющиеся и слишком упрощенные, чтобы заслуживать подробного комментария. Все они формулируют две мысли об отрицании.

  Во-первых, отрицание можно найти повсюду. Предполагается, что каждый читатель «отрицает» все, что является предметом читаемой им книги по самопомощи[59], что, в свою очередь, и оказывается «действительной» его проблемой. Вы отрицаете свою зависимость (от наркотиков, алкоголя, нездоровой пищи, деструктивных отношений, марсиан или слишком большого количества витаминных добавок); для вас характерна низкая самооценка или недооценка вашего эмоционального интеллекта; вам присущи высокая способность к саморазрушению или высокий нарциссизм; у вас отсутствует контакт со своим внутренним, истинным Я или ребенком внутри вас.

  Во-вторых, отрицание – это всегда то, что можно и нужно преодолеть, подорвать, пробить или сломить. Это ведет к пониманию, принятию и признанию, всплывает скрытая истина и затем начинается процесс заживления. Вы ставите галочки в диагностической таблице, ведете ежедневный дневник отрицания и выполняете предложенные упражнения. Теперь вы можете проверить, насколько вы лучше (то есть насколько хуже, потому что вы больше не отрицаете). Однажды я посетил серию лекций в Санта-Круз, штат Калифорния, по теме «Самоактуализация». Я был рад видеть работу Р. Д. Лэйнга в списке литературы, рекомендованной для чтения, пока не понял, что откровенно (порой тяжеловесно) иронические описания терапии Лэйнга воспринимались буквально как тяжелые случаи отрицания:

Он не думает, что с ним что-то не так, потому что

Одна из вещей, которая с ним связана,

заключается в том, что он не думает,

что с ним что-то не так,

поэтому мы должны помочь ему осознать это,

тот факт, что он не думает, что с ним что-то не так,

является одним из того, что с ним не так[60].

Первоначальные фрейдистские рассуждения осознавали свою внутреннюю натянутость. Предположим, что существует или может существовать единое «я». В попытках объяснить и преодолеть отрицание используются обходные пути, уловки изоляции и раздвоения, которые имеют смысл только в том случае, если это интегрированное «я» существует. Напротив, позднемодернистское и постмодернистское «я», по сути, не имеет сущности. Для этого фрагментированного, подвижного и раздробленного «я» отрицание вовсе не отклонение от нормы, а вполне предсказуемо. Однако это не просто изменение мировоззрения. Сам Фрейд совершенно ясно дал понять, что внутреннее «Я» даже самого здорового, «целостного» человека постоянно находится в осаде. «Я» никогда не могло быть полностью социализировано; отрицание и самообман являются частью человеческого бытия.

  Утверждение, что при нормальном (непсихотическом) отрицании перцептивные свидетельства остаются нетронутыми, а отрицается только их значимость, оставляет другие неразрешенные противоречия. Но это позволяет говорить о значениях, интерпретациях, символах и субъективности. Для такого языка нет места в механистической теории защитных «механизмов». Подумайте о средствах, сознательных и бессознательных, которые жители Иерусалима, Белфаста, Бейрута, Боготы и Алжира постоянно используют для того, чтобы не осознавать ежедневное насилие. Вы не можете ни допустить угрозу того, что ваши знания станут управлять вашим повседневным существованием, ни действовать без этого знания. Язык «механизмов» не может точно передать эти нюансы, как не может и говорить о когнитивных «потерях» или «лакунах» в восприятии.

  В результате возникает повторяющийся вопрос о нормальности отрицания. Отрицание якобы защищает нас от дисфункциональной тревоги, не давая нам думать или выражать то, что нам угрожает. Но это также воспринимается как свидетельство сбоя, искажения или «когнитивной блокировки», которые необходимо исправить. Если защита работает так уж хорошо, почему кто-то должен пытаться разрушить ее? Моя последняя глава противостоит более широкой версии этого вопроса: есть ли абсолютная ценность в том, чтобы смотреть правде в глаза и говорить правду?

Ложь и самообман

  Мы предположили, что откровенная ложь гораздо проще, чем отрицание. «Правительство Руритании категорически отрицает, что его вооруженные силы несут ответственность за какие-либо убийства». Если это утверждение не соответствует действительности, правительство знает, что оно не соответствует