И все-таки эта беспредельная багряная равнина внушала Омалу необъяснимый ужас. Под напускным смирением древнего Марса ему мерещилась затаенная угроза. Омал пытался уверить себя, что это всего лишь пейзаж, что причина охватившей его тревоги – не прелести закатно-осенних красок, а его собственное безрассудство. С точки зрения элементарной логики было сущим безумием отторгнуть себя от привычного мира, поменявшись телом с бретёром Джо, который наверняка чувствовал себя здесь как рыба в воде…

…А еще Артур, будь он неладен. Куда, спрашивается, запропастился? Погнался за бандитами! Неужто из-за того лишь, что браслет-нож сделан из элизиума? Штука, по-видимому, жутко дорогая, но ведь жизнь дороже. Или для Бердо ценность браслета заключается в том, что он достался ему от отца? Омал никогда не считал себя знатоком человеческих душ, к тому же слишком мало знал об Артуре, чтобы с уверенностью судить о том, что гнало вперед этого красавчика-авантюриста. Омал понимал одно: Артур ему нравился. Пожалуй, если бы нашелся кто-то, достаточно смелый, чтобы спросить напрямик, Омал ответил бы, что считает Артура другом. Там, в иной жизни, серой и тусклой, у Омала не было и не могло быть такого друга. Не мог в тепличной духоте будничной рутины появиться человек, подобный Бердо… Не мог…

Омал понял, что должен во что бы то ни стало поговорить с кем-нибудь об Артуре. И лучше всего с Тарком. Он поискал глазами вождя пустынников. Воины Тарка Тарсаса сгрудились на полуюте. Они стояли молча, поглядывая на цветущие берега, что медленно проплывали за бортом. Их было немногим более пятнадцати марсиан. Наверное, Тарк решил, что незачем брать с собой много воинов. Ведь он собирался торговать, а не сражаться. В трюмах барки покоились коконы многоножек. И щиты из панциря нагумаха, которые делали воина почти невидимым. На эти сокровища Тарк надеялся выменять на ярмарке в Диа-Сао новые циновки вместо тех, что сгорели во время стычки с меркурианцами.

Солнце померкло. Кто-то загородил его. Омал обернулся. Разумеется, это был Тарк Тарсас, каким-то шестым чувством определяющий, когда в нем возникает надобность.

– Ты думаешь о Хартуре? – сразу без обиняков поинтересовался он.

«Телепат!» – подумал Омал, но вслух сказал:

– Верно, вождь. Я беспокоюсь за его жизнь.

– Я дал ему свой извергатель огня, – отозвался Тарк. Омал догадался, что речь идет об атомике с прикладом. Марсианин продолжал: – И послал на подмогу своих воинов. Хартур великий воин. Он поставит врагов на колени и споет им песню смерти. И отнимет рианон.

– А что это такое, рианон?

– Разве ты не знаешь этого? – удивился марсианин. – Странно, все небесные люди знают, что такое рианон.

– Я не такой как все, – скромно заявил Омал.

Тарк Тарсас свел к широкой переносице маленькие зрачки. Омал испытал неприятное ощущение, что вождь пустынников роется у него в голове. Он даже отступил к фальшборту.

– Рианонами мы называем утварь из дома богов, – медленно, словно внушая, проговорил марсианин. – Боги покинули нас много лун назад. Дома их превратились в развалины, а утварь рассеялась по свету. Для нас рианоны священны. Для небесных людей – предмет вожделения и причина распрей. Поэтому Хартур отнимет свой рианон у врагов. Вот увидишь, Джо-Омал, мы еще встретимся с ним у стен великого города Диа-Сао.

– Как ты меня назвал?! – вскинулся Омал.

– В тебе живут двое, – произнес Тарк Тарсас. – И лишь друзья знают это. А у меня нет причины притворяться твоим недругом.

– Для меня честь быть твоим другом, вождь, – сказал Омал и, подумав, добавил: – Хо баст, Тарк Тарсас!

К вечеру стало прохладно, и Омал принес из каюты термос с профессором. Нептунианин вылез из своего убежища, перебрался на ванты, повис серым глянцевым мешком, тараща бледные глаза на закат. Трудно представить, о чем думало это существо, рожденное за несколько миллиардов миль отсюда, в ледяном океане Нептуна, под непроницаемым покровом метановых облаков. Что для него, обитателя мира, не имеющего твердой поверхности, эти иззубренные горы, рдеющие в закатных лучах? Что для него, с рождения видевшего лишь мертвенные всполохи исполинских молний, это спокойное угасание знойного дня? Впрочем, профессор Стросс уж наверняка видел поболе его, рожденного на маленькой влажной планете…

Омал вспомнил, что в романах космические путешественники нередко любуются с поверхности Марса голубоватой звездочкой Земли. И испытывают при этом ностальгию. На звездочку он тоже бы полюбовался, а вот что касается ностальгии… Много он видел на этой голубой планете? Родной мегаполис, ну еще несколько популярных курортов. Чтобы купить туристическую путевку хотя бы на Луну, где на берегу теплых морей под сенью исполинских гор отдыхают богатые счастливчики, денег не хватало.

…Можно, конечно, скучать по людям, но по каким? Не по Элле же с этим забулдыгой, Шрамом? Разве только по маме… Сидит сейчас, наверное, у окна, смотрит на видеофон, не решаясь позвонить. А ведь так хочется. Хорошо, что он запретил ей трезвонить по пустякам. Страшно даже представить, что может наговорить маме бретёр Джо Бастер…

Омал вскочил, в отчаянии заметался по барке – настолько ясно представил он себе этот разговор.

«Ох и осел я, – подумал он. – Надо было самому звякнуть, сказать, что уезжаю в длительную командировку, что буду недоступен… И ведь самое смешное, это почти правда…»

– Что случилось, Омал? – поинтересовался профессор.

Омал взял себя в руки. Поздняк метаться. Сделанного не вернешь, несделанного – тем более. Одна надежда на мисс Би. Она чуткая, понимающая. Глядишь, уговорит Джо отнестись к личной жизни незадачливого психотуриста Омала с максимальной осторожностью. Да и сам бретёр Бастер должен же хоть что-нибудь понимать…

– Так что случилось, Омал?

– Ничего, – буркнул Омал. – Так… тоска по дому…

– Понимаю, понимаю, – пробулькал нептунианин. – Я вот сейчас смотрел на закат и тоже вспоминал родную планету…

«Ага-ага, – обрадовался Омал, – и мы телепать умеем…»

– Вы даже представить себе не можете, Омал, как у нас хорошо! – продолжал Стросс. – Разумеется, вам, существу, привычному к низкой гравитации и малой плотности окружающей среды, не дано ощутить всей прелести наших стремительных ураганов, поющих в хрустальных теснинах кристаллического водорода, окунуться в щекочущие струи кислотных ливней, оценить волшебное очарование углеводородной метели, кружащейся в ослепительном сиянии древовидных разрядов?.. Увы, увы, – сокрушался профессор. – Всю эту чарующую красоту я покинул ради блеклых красок чужих миров, ради сомнительных научных достижений, ради мелкого тщеславия, недостойного гордого звания обитателя Нептуна…

Стросс неожиданно смолк.

Громадная тень накрыла барку. Омал оглянулся.

– Вот черт! – пробормотал он и бросился на полуют.

Путь суденышку преградила исполинская стена. Она выросла из-за близкого горизонта, разбежалась вправо и влево, теряясь в туманной дымке подступающей ночи. Последние лучи заходящего солнца окрасили ее в тревожный темно-багровый цвет.