– Не мечтай, – Танго продемонстрировал нелепуювязаную шапочку с ушами, в которой он смотрелся как мой Митька.

– Сам связал!

– Я и не сомневалась, – пускай примет это каккомплимент.

– Я жалею тебя, девочка. И я горжусь тобой. На такихкак мы держится мир. Ты знаешь, я тут подумал, может, ну это все к черту.Прости меня, Господи. Уеду. У меня родня в Калининграде есть. Продвинутыйгород. А главное, там меня почти никто не знает.

– А как же университет? – вклинилась я в монолог.

– У тебя выросли вторичные половые признаки, –бесцеремонно уставясь на мою грудь, признал Танго.

– Пошляк.

Он продолжал рассматривать как ни в чем не бывало.

– Гнусный извращенец.

– Через пару лет ты станешь похожа на дойную корову.Странное дело, низ – тощий, а тут понавы‑ростало всего. Кошмар. Дашьпосмотреть?

Интересно, а если я сейчас просто уйду, хлопнув дверью, онпоймет? Думаю, да. Хотя не уверена.

– Не дам. Завтра будет атомная война, и весь мирполетит к черту!

Танго вытаращил на меня глаза. Услышал.

– Прости, Господи. Кто тебе сказал?

– Я люблю тебя. После разговоров с тобой я начинаюлюбить весь мир.

– А нельзя ли остановиться на первом изречении? –скромно спросил Танго.

– Можно. Но не нужно. Ты же знаешь, что пока я не умеюлюбить так, как нужно тебе.

Ошалевший от моего утверждения Танго развел руками. Я иногдаподозреваю его в склонности к однополой любви. Как‑то он на полномсерьезе мучился, что не может знать наверняка, голубой он или нет. Целый годмне мозги засирал. Но сам так и не определился. Хотя при такой мамаше несложноразлюбить весь женский род.

– Эмо с такой грудью – это не эмо.

– Стриженый эмо – вылитый скин, – рассердилась я.

– Челку жалко. Ты поосторожнее. Говорят, они и девчонокскальпируют. Так я поеду? В Калининград.

– Лети, попутного тебе ветра, – пожелала я ибодрым маршем удрала в направлении дома.

Никуда он не уедет. У него грандиозные планы, связанные сучебой. Кроме того, я думаю, он теперь будет долго страдать по челке. А какотстрадается, забудет, что собирался уехать.

Несчастный Митька сидел на горшке и тужится. Ему велелипокакать, и он старался вовсю. Как и ожидалось, мама вперилась в телевизор, абрата сослала на горшок, чтоб не мешал смотреть.

Митьке стыдно. Он уже не маленький. Ему уже пять лет. Крометого, покакать все равно не получается. Думаю, это из‑за того, что он додвух лет носил памперсы.

– Стася пришла, – заорал брат на всю квартиру,надеясь на амнистию.

А в ответ – тишина. Заглянула в комнату, которую мама упертотитулует гостиной. Обеденный стол, на котором вместо обеда валяется всякийканцелярский хлам. Книги, газеты вперемешку с блокнотами. В которые мамазаписывает что купить и что сделать. И потом в магазине спохватывается, что забылаих дома. А сама все время твердит: «Я никогда ничего не забываю».

– Мама. Я слышала по телевизору, что из мальчиков,которых заставляли по часу сидеть на горшке, получаются голубые. Там профессородин выступал. Из Америки.

Использовать мамину веру в правдивость телевизора и Америкинеправильно, но Митьку жалко.

– Сними его с горшка, сделай хоть раз что‑тополезное, – потребовала мама.

Она не в состоянии оторваться от телевизора. Там показываютпро полную отстоя выдуманную взрослую жизнь.

Митька пытался отцепить себя от прилипшего горшка и орал отневозможности это сделать самостоятельно.

– Ори, Митька, ори, пока можно. Потом будешь страдатьмолча, как все.

– Ты что, стерва, над ребенком измываешься? – Мамаотлипла от ящика и принеслась спасать вопящего необосранного детеныша.

– Пускай покричит. Может, певцом станет, – утешилаее я, отступая в комнату.

– Дебилом он станет. Как и ты! Как можно угробить своюжизнь на такую дочь? Ты – мразь!

– Она не мразь. Стася – хорошая.

От волнения к глазам подступили слезы. Мой брат менязащищает! Значит, не так все и скверно.

На днях пересеклась с Вайпером. Спорили до усеру. С Вайперомвсегда так. Как встретишься – голос сорвешь.

Он у нас теоретик. Такая порода эмо. Ему непременно нужноподо все подвести идейную базу. Иногда мне кажется, что, когда Вайпер мучаетсяпоносом, он и тогда выстраивает логические цепочки. Типа, мировая экономикалетит к чертям из‑за ухода от натурального обмена. Значит, необходимоотказаться от денег. Тогда все люди будут вынуждены бороться за качествопродуктов. И тогда никто не сожрет порченую химическую колбасу. И,следовательно, не обдрищется.

Но, скорее всего, его рассуждения ограничатся размышлениямио том, какой он, бедняжка, несчастный. Однако! Во всем надо искать полезныеаспекты. А в поносе они тоже есть – когда он случился дома, где есть сортир.Двойной очистительный аспект. Очищение души через страдание и очищениеорганизма через отравление.

Клево!

Вообще, Вайпер вовсе не дурак, но иногда порет такую чушь,что уши вянут. Например, загнул идею, что, мол, русские эмо скоро выскочат извозраста подростков.

– Поверь мне на слово, я уже знаю несколько экземпляровстарше двадцать пяти, которые приняли идею эмо. Вполне успешные люди. И некорчи рожи, – упрекнул он, заметив, что меня коробит от слова«успешные». – Так вот, Стася, старшее поколение прекрасно вписывается вэмо. Им до смерти надоел их запрограммированный меркантильный мир. Ихзаставляют одеваться по установленным стандартам, иначе они вылетят из фирмы,им навязывают правила поведения и ставят им цели. К которым они непременнодолжны стремиться. Карьерный рост выматывает их до отупения. И тут, представь,они узнают про нас. И вспоминают, что разучились чувствовать. Для них быть эмо– единственная отдушина. И они ее не упустят.

– Как тебе известно, эмо тоже навязывают своистандарты. Значит, скоро подрастет молодое поколение, которое посчитает насотстоем?

– А то. Интересно, что они вместо нас придумают? Нопринцип жить не только умом, но и эмоциями останется. Потому что он верный.