Мы ехали по пустынным почти утренним улицам. А я постепенновозвращалась к убогой действительности. Там, дома, меня ждала встреча счеловеком, которого мне меньше всего на свете хотелось видеть и слышать. Сейчасначнется. Ужимки и прыжки в ночнушке, на которую наброшен некрасивый халат. Дабог с ним, с халатом. Я не знала наверняка, как будет выглядеть наша встреча,но была уверена, что не хочу выяснить это на собственной шкуре. У меня и безтого проблем хватает. Но когда мама открыла дверь, то пережитое наканунеперестало быть самой главной проблемой.

Я хотела было сама открыть, но дядя Кирилла опередил ивоткнул толстый палец в кнопку дверного звонка. Специально. Даже отстранилшироченным плечом, чтоб я не успела сунуть ключ в замочную скважину. Онпосмотрел на меня как на потенциального преступника, который только по недоразумениюне успел ограбить все банки в округе. Мне он теперь не показался приятным. Нокак только мама появилась в дверном проеме, его словно подменили.

Мама лебезила, как только могла. Сокрушалась, два разанапомнила, что она библиотекарь и вообще женщина образованная, но обремененнаябеспокойной семьей. Она чуть не ошалела от восторга, когда дядя при встречепоцеловал ей ручку. От ее вздрыгиваний я чуть со стыда не сгорела.

А когда мы остались одни, мама едва справилась с желаниемподбить мне второй глаз. И сказала, что не стоит распространяться о ночномпроисшествии.

– Думаешь, жалеть стану? Ты сама во всем виновата. Стакими как ты вечно что‑то случается. И нечего сваливать свои проблемы наменя. Сама не знаю, как завтра на работу пойду. Я не выспалась! Боже, ведь яхотела сделать аборт…

Утром Митька, завидев мое лицо, издал рекордное количествосочувственных звуков. Слава богу, без запаха.

Утром я преспокойно потопала в школу. Где меня ждал Кирилл.Спокойный как подраненный танк. Он вел себя как ни в чем не бывало. Толькопосоветовал приложить на фингал какую‑то бодягу. А я думала, эторугательство такое, а оказывается, это трава. Одноклассники с любопытствомрассматривали наши боевые раны. Алка даже предложила тональный крем, которымобычно маскировала прыщики, но я не стала им пользоваться. А Ирка была простовне себя от возмущения. Ее колбасило от того, что Кириллу не противно сидеть стакой уродиной. Аон не только сидел. Он теперь со мной разговаривал. Пустьтолько про уроки, которые я запустила, но мне все равно было приятно.

С того дня все исчезло. Одноклассники, родители, учителя.Словно фокусник взмахнул платком, и раз – никого для меня нет. Здорово! Кто‑тозудит в ухо «нельзя», «надо», «ты обязана»… А мне плевать. Словно вчера былаодна Стася, с ее несчастьями и успехами, а теперь другая я, у которой совсемдругие интересы. Так удивительно! Ничто не задевает, все мимо ушей.

Мы начали перезваниваться, причем первым позвонил он. Явообще редко звонила сама, считая неприличным навязываться. Меня к этому мамаприучила. Она так достает отца пустяковыми звонками, что он уже просто умоляетпрекратить этот телефонный терроризм. «Неужели дома сказать не могла?» «Надомной на работе уже смеются! Через полчаса все хором орут: „Пора!" И туттвой очередной звонок».

Я не хочу становиться доставучкой. Если только по делу, и тосто раз подумаю. Мы же и так в школе каждый день видимся.

Потом мы начали гулять после школы. Ходили в кафе. Не часто.Иногда заглядывали к нему домой. Никогда – ко мне. Однажды забрали Митьку изсадика. Он шел, подпрыгивая, между нами, схватившись за наши руки. А мывеселились, предполагая удивление прохожих. Два травмированных малолетнихродителя ведут опрятного жизнерадостного малыша. Правда, синяки к тому временипочти выцвели.

– Какие вы глупые! Никто не примет вас за маму и папу.Вы сами еще маленькие! – разубеждал нас Митька.

За это мы купили ему три воздушных шара. И посоветовалиотпустить их на волю. Но он не поддался на провокацию.

Кирилл был сложный для меня. Не такой, как прежние знакомые.Мог выспросить о чем угодно, а сам не рассказать ничего про себя. Общие слова,совсем мало информации и куда меньше эмоций. Мастер уклончивых ответов.Замкнутый, холодный, как глыба льда. Правда, на боксерском ринге хладнокровиене худшее качество. Результаты у него были преотличные. Тренер уж потирал рукив предвкушении невероятных побед своего подопечного. Но Кирилл и тут сумелпроявить поперечный характер. Когда его пригласили на какие‑то важныесоревнования, он вежливо отказался наотрез.

Теперь он тренеру неинтересен. Тренер чуть не свихнулся,пока доказывал необходимость выступить. Трусом его обозвал, кричал, что у негокишка тонка. А Кирилл только улыбался своей тихой улыбкой. Отчего тренера чутьне хватил удар, и он даже вышел за установленные рамки приличий.

– Ты, дятел. Ты что мне устроил? Так же нельзя!

– А мне, простите, пофигу. Я никому ничего недолжен, – пожалуй, это была самая длинная речь, которою доводилось от негослышать.

Теперь Кирилла сторонятся ребята, с которыми он раньшетренировался. Хотя, в некотором смысле, им здорово подфартило. Говорят, что онбыл лучший. Им ничего не светило на его фоне.

Раз в неделю, а то и чаще, я бываю приглашена домой кКириллу. Тетя неизменно ухоженна и приветлива со мной. Она говорит, что в такойинтеллигентной семье не может вырасти плохого ребенка и что ей приятно, чтомальчик стал с кем‑то дружить.

Мне это кажется странным, но она так искренне меня угощает,так явно рада меня видеть. Ее интересует мое мнение по многим вопросам. Проучителей, про школу, про то, чем увлекается современная молодежь. Конечно, онанесколько наивна в своем стремлении понять, «чем дышит юное поколение». А ещеона проговорилась, что уже начала подозревать племянника в некоторых модных тенденциях.

Похоже, на гомосексуализм намекала. Ей родичи толком необъяснили, в чем у них разногласия с Кириллом. А тут как назло наша перваяраскрасавица Ирка стала названивать.

– Такая красивая девочка, – удивленно приподнявброви, изумляется тетя. – Иногда даже под нашими окнами прохаживалась. Илиперед уроками Кирилла караулила. А он так холодно с ней обошелся. Вы, деточка,ничего по этому поводу не думаете?

Прикольно было бы ответить: «Да, вы абсолютно правы, он –голубой».

– Наверное, она ему не понравилась. Она слишком многопро себя мнит.

– Ну, тогда понятно. А я уже занервничала. Как мальчикв его возрасте может отказаться от дружбы (тетя несколько покраснела) с такоймилой влюбленной девочкой, которая имеет полное право много про себя мнить.Сейчас такое время, ни в чем нельзя быть уверенной. Ведь с мальчиками ондружит?