«Клара… Клара…» – хрипел, словно каркал Серега, судорожно цепляясь за горло. Гигант разжал хватку, тело несчастного сползло, сникло у его ног. Брезгливо отер ладони, оставляя на балахоне серую слякоть.

Второй пришедший стоял не пошевелившись, скрестив руки на груди, как воплощенное Возмездие. И вдруг грянул глухо из-под капюшона, скрывающего голову:

– Разбери этот скворечник! Доски наши верни в спортзал! И не бузить здесь! Иначе… мы еще вернемся.

Они еще вернутся… служители своей могущественной покровительницы, Богини Истребительницы Демонов.

«Да сегодня же воскресенье… они как раз занимаются, точно…» – припомнил он, едва не теряя сознание от пережитого. Эти двое, повернувшись, вышли, прикрыв дверь, но словно оставив тень своего зловещего присутствия.

Из намертво сомкнутых пальцев Сереги с трудом удалось выдрать клеенчатую бирку с расплывшейся надписью «Клара», сделанной чернильным карандашом. Оборотень скрывался в скелете из биологического, приняв его образ. Пришлось заколотить это учебное пособие в глухой ящик, свезти в крематорий и предать огню… Что и сделала, не разводя никаких формальностей, администрация сего скорбного учреждения, припугнутая секретчиком.

И если она видела облака… проплывающие, клубящиеся, мгновенно меняющиеся, словно вылили в воду пузырьки разноцветных чернил – то ее несло под их отражением на стеклянной панели реки. Спасительный лучик мерцал, пробиваясь к ней и касаясь, высвечивая то могилку русской печальницы, то театральную сцену, то пламя костра… Сейчас сдавит грудь, легкие не выдержат, лопнут, вверх на мгновение скользнут искры, тут же погаснут, осыпятся мертвыми светлячками. Некто, в чьей чужой настойчивой власти она оказалась, перестав принадлежать себе, бешено закрутит колесико настройки, вывернет за самый край вещания, где обрываются, замолкают все станции…

Опускалась под одуванчиковой сферой парашюта из гаснущего света, тепла, оставшегося там, за пределом, великолепия. Но играющее зеркальное пятнышко скользило перед ней – монетка, брошенная кем-то на счастье, золотистый кружок, пламенеющий солнечный диск, острие светового конуса, пробившего тугую толщу, ставшее бликующим зеркальцем… Может, она заглянула в него?

Она поймала этот кругляшок, прихлопнула ладонью! Аварийная кнопка. Сигнал тревоги… что-то толкнуло вверх, к кипенному облаку воздуха – оно вошло в нее полностью, исчезнув с неба, растаяв. Увидела: по водам к ней шествовала фигура, расталкивая от стоп стекловидные буруны, взбивая волны в многоцветные клубы… облаченная синим туманом… в венце тонкого золотящегося полукруга… Взмахнув широким рукавом-крылом, необъятным, в полнеба, – пришедший (явившийся?) выпустил в мир темного ангела. Из солнечного ветра над рекой – другого рукава-крыла с излучиной, блеском вод, серебряной филигранью тальниковых зарослей, – скользнул в мир светлый ангел… Вода вокруг нее забурлила.

То, что происходило на самом деле – это множество накладок, случайности, несовпадения… И Диме нужно было понять, среагировать, принять решение. Ольга зашлась в истерике, ничего не разобрать. Пока он добежал до воды, бросился действительно ее спасать…

Коротко оттолкнулся от доски-нырялки, прекрасный, как юный бог. Солнце успело поцеловать его мускулистый торс, потертые джинсы обтягивали узкие бедра.

Он видел ее под водой… птицу, распластавшую крылья над зеленоватой мглой, морскую звезду с расходящимися живыми лучами, влажную принцессу, звездную фею, речную наяду.

Подплыл и обнял ее.

Но так оказалось, по дну тащило труп давно утопшего теленка

ошибка в проекте

ну, теленок… река разлилась, прошли дожди, вот и смыло, может, глупого несмышленого телка. Или оступился в промоину, захлебнулся, что удивительного? И он уже изрядно подпортился, пока носило его невесть сколько. В мутном течении у дна трудно разглядеть – прекрасная ли это русалка с распущенными волосами, – или давно утопший, мерзко раздувшийся труп?

Дима выхватил его над водой.

Осклабившийся изъеденный череп, белесая мотающаяся челка, черный провал носа, выпученные буркалы глаз, осклизло пластающаяся шерсть. Вряд ли хоть одно сердце, воображение, сознание выдержит столь ужасные превращения!

Слепящий столп той привидевшейся фигуры – Димин дедушка, он стоял на носу подплывшей моторки. Двое пьяноватых рыбарей прыгнули в воду справа и слева, выдернули их из осклабившейся стаи водоворотов, злых хвостатых воронок, упустивших добычу. Крики, суета, возня вокруг. Их ловили, вытаскивали, выкручивали, словно жалкие тряпки. Они лежали рядышком, прекрасные тела распростерты на золотистом песке, струилась вода, плакала Ольга Туртанова. Великан расхаживал по песку, хрустящему под огромными сапогами, хохотал громовыми раскатами… Это Димин дедушка, как она потом узнала, Петр Алексеевич, он руководил спасательной операцией. Мужички пытались влить им в стиснутые рты – со спасеньицем! – по стакану тепловатого мутного самогона

и весь лагерь плакал над ними

И почему все смеялись, когда она лежала спасенная? Этот теленок… будто все дело в нем! Просто разросся, распух до ужасающих размеров. Затмил явленные на воде, расходящиеся круги от прикосновения мистической Тайны. Все разговоры об этом теленке! А если бы не примчавшаяся лодка? Разве не чудо, повернувшийся небесный механизм, что высек посреди прозрачной сини искру-лодку, молнию с чудесными избавителями?

Она лежала: в этом прекрасность момента, законченность истории. И все ходили и ходили, смеялись, хрустели песком под огромными сапогами. Хрустели огурцами и зеленым луком, на радостях выпивая и закусывая… все это где-то на краю сознания. Пахло бензиновой гарью, рыбой, прелыми водяными растениями. Влажный ветер с реки и медовый ветер цветущих лугов сталкивались будто прямо над ней, закручивались. Вихрь возносил в небо плач Ольги, что созвучен был плеску волн, вскрикам чаек, вторящим ей. А Ольга тут же начинала смеяться сквозь слезы… теленок! теленок! Все подхватывали это, как заклинание, пароль, объединенные неизъяснимым, представшим от самого дна и начала ночи, которого им самим удалось избежать.

Но что-то было яркое в тот момент, когда уже было сошелся черный глухой занавес над ослепительной сценой… Что-то мелькнувшее перед ней, ставшее силой, действием, кислородом аварийного неприкосновенного запаса, разбудившего цепенеющий мозг… Ведь она это помнила, но не могла объяснить себе. Светящийся сосуд, пузырек немеркнущего света понесла наверх, не дав ему хрустнуть под сошедшимися безмолвными глыбами.

Когда бывали с бабушкой на могилке Старицы, потом заходили в церковь – она находится там же (вернее, погост примыкает к церкви еще с восемнадцатого века, об этом есть памятная табличка). Они входили… и она падала… плыла в этом воздухе, становившемся вдруг плотным, удерживающим ее, делающим все осязаемым. Воздух чего-то свершившегося и, одновременно, происходящего, какой-то истории, неведомой ей, но несомненно присутствующей (и запах старины, и запах чудесного ладана, от которого щекотало в носу, наворачивались слезы), возносил ее. Но прямо из окружающего, навстречу ей, появлялся сотканный из света, выплывающий из глубин Христос. Раскинув руки, он принимал ее в свои объятия, она не могла упасть. Креста за ним почти не видно, это была не икона, а встречающая у входа очень большая картина. Настоящая картина, она потом ее рассмотрела всю. Старинная, написанная маслом на холсте. Краски на ней потемнели, и полотно картины почти сливалось, растворялось в общем пространстве, в живой, мерцающей и пульсирующей, казалось, полутьме. Само изображение Христа теплилось, излучая свет. Она так и замерла, завороженная. Сверху наплывали и накрывали ее звучащие голоса, и бабушка что-то тихо говорила ей, вела за руку. Потом все встало на свои места. Она перестала лететь, оказалось, что под ней твердый каменный пол в темно-синих, зеленых, гранатово-искристых бликах отражений от разноцветных витражей под куполом. Но это ощущение полета и чуда спасения осталось.