Тогда она написала строки про железную дорогу, которая «примет своих усталых детей – и стальные магистрали завяжут горло шарфом». А уже потом Леша Калинник (в общем, это случайно произошло) положил их на музыку, это стало популярной песней.

Дима встретил ее, посмотрел, слегка побледнев, изменившись в лице… (ну, теленок, теленок, Дима, бывают же такие совпадения, какой облом!). Они пошли к Петру Алексеевичу и к Антониде Марковне, заодно прогуляться по городу. Она проникалась духом старинного Нижнего; от заволжских далей, что одним захватывающим видом сменяли другой, кружилась голова. И Дима знал какие-то истории, необыкновенные легенды про старинные дома, запрятанные в них клады. В его рассказах мчались чекисты на громоздких грузовиках, врывались в эти дома, но всегда почему-то заставали уже вскрытые тайники, выпотрошенные сундуки… и никаких драгоценностей. Все бесследно исчезло.

Петр Алексеевич так обрадовался альбому… просто просиял весь вместе с голубоватым глянцем суперобложки, старинными куполами на ней, тиснением золотистых букв. Такой подарок, лучше и не придумаешь!

Он показывал свои летние фотографии, знакомые Наде места. Остовы стен, отражающиеся в скольжении вод, моторная лодка, прокопченные солнцем рыбаки, просвеченная зеленоватым глубь реки… Но теперь это было таким уютным, обжитым, каким-то домашним. Антонида Марковна напекла замечательных пирогов, а Петр Алексеевич, Надя решила, чем-то напоминает ее дедушку, которого ей так не хватало… не с кем поговорить, ощутить тепло родных рук с узловатыми венами, свившими узор времени на запястье. А они у него такие же, как и у ее деда: кардиохирург, хоть и бывший, враз отсечет такими сильными руками все сомнения. Волосы его поседели, наверное, отразив блеск ламп в операционных, где он провел свою жизнь, спасая жизни других. С Антонидой Марковной они стали чем-то едины, жизненные вихри одинаково высекли морщины, обветрили лица тревогами и заботами. Сейчас он отошел от медицинских дел, все меняется, не угонишься за молодыми. Правда, пишет иногда научные статьи.

– Да какие научные, дед… ударился в религиозную мистику! – подначивал Дима. Сам он учился в колледже с углубленным изучением компьютерного программирования.

– Нет, какая мистика. Самая что ни на есть наша православная философия, – было видно, подобные споры между дедом и внуком не редки. – У меня общественная нагрузка, – пояснил гостье. – Староста я, да здесь, у нас, церковь Успения Божией Матери. И финансы приходиться считать. Ремонт затеяли, – в его мыслях о насущном где-то далеко лучилась лампадка, озаряя улыбку тихим светом. Антонида Марковна подливала чай в купеческие бокалы, предлагала отведать пироги с одной, с другой начинкой… А еще самого разнообразного варенья сколько!

Рассказы краеведа тягучи и плавны, даже показалось, вот сейчас вынесет откуда-нибудь старенький фильмоскоп, зарядит пленку, погасит свет и, наведя луч на стену, они будут неторопливо прокручивать ярко раскрашенные кадры. С глубоко-синим небом, пронизанным золотыми маковками; стенами, сберегающими память от распада; крестами, где сошлась горизонталь пережитой истории от черного ужаса – до вертикали торжества и славы. Читать подписи к картинкам, от одной к другой, тихо погружаться до самого дна прежних тенистых улочек с купеческими кудряшками каменных кружев, красноватой горечью кирпичной кладки, возноситься взглядом до куполов – сверху, от золоченых крестов, представив, разглядев другой, туманный город под накинутой сетью нынешней, напряженно пульсирующей жизни.

Ну, староста… а больше, точно, похож на рыбака, что вернулся под вечер с опасного лова и от нескольких кружек горячего чая согревающийся, чувствующий, как отступает в мышцах усталость от борьбы с зыбкой пучиной.

– У нас сегодня… опять женщину одну нечестивый обуял, – взгляд Петра Алексеевича сосредоточен, он ловил в потоке воспоминаний об ушедшем дне бьющуюся рыбину произошедшего события. – Я уже видел как-то… раз или два… но всегда, когда своими глазами, не по себе становится, честное слово.

– Это чужой, что ли? Ну, чужой в нее вселился, да? – Дима подмигнул (что, мол, с этим дедом поделаешь), не переставая с аппетитом уписывать треугольник капустной начинки под румяной поджаристой корочкой.

– У них там, в зарубежных фильмах, может, и чужой. А у нас – рогатый и есть, прости Господи, не к вечеру будет помянут. Одна женщина стояла, уже служба к концу, все хорошо было. А тут лицо у нее напряглось, коричневатыми буграми пошло, изнутри выпирают. И голос изменился, утробный рык нечеловечий. Но наш батюшка их не боится, сам не слабого телосложения. Они же почему-то ведь знают, должно быть, а именно к нему так прямо и прут. Та закатилась, волчком крутится… «Это же Витька-щербатый! Витька с нашей улицы, – кричит на батюшку. – Витька, ненавижу тебя! Дураки, что вы его слушаете?» И он дал ей просвирку, а она держать не может, руки ей жжет. Ну, потом надоело ему это, как приложил Библией по лбу со всего маху! Перекрестил ее, святым маслицем помазал. Женщина пришла в себя, ничего не помнит, благодарит его.

– Значит, в нее глюк попал, – по-своему разъяснил Дима. – Человек, ведь это глючащая система, как и любая другая. Вот этот поп и переустановил ее. А что же ты раньше, дед, – внук усмехнулся, – в людей со своим скальпелем лез? Как дал бы серебряным крестом в лоб, водичкой побрызгал, все бы и прошло!

– Раньше… тогда я своим делом занимался и, между прочем, неплохо. Греха на мне нет, кроме одного, безверия. – Для пожилого человека, было видно, это серьезная тема, он не собирается походя касаться этого. Но говорил, скорее, больше для нее, гостьи. – Хотя, и такое бывало… сам не знаешь, откуда молитва приходит. Слова вот как будто все пред тобой отпечатаны. Только глянешь куда-то внутренним взором на мгновение… а жизнь-то человеческая перед тобой, сосудик один.

Поздно вечером Дима, как и собирался, побежал домой. С утра у него учеба, факультатив, зачет! Ну, беги, беги, Дима… Какой с тебя прок, даже девушку нормально спасти не можешь! Они посмеялись над этим случаем еще раз, развеселив и Антониду Марковну. Но впрочем, вот ведь какое дело! – это привело ее к знакомству с пожилым и мудрым человеком. Возможно, он ей в чем-то поможет?

На ночь ей отвели особую, гостевую комнату. Она спала на настоящем, как отрекомендовал его дед, диване из дворянского собрания, – выпуклом, распираемом изнутри жалобно постанывающими пружинами, обтянутом потертой лоснящейся кожей, как черный огромный кит. От пледа пахло основательно устоявшейся стариной, часы с кукушкой бесстрастно отсчитывали время.

На другой день перед ее отъездом пошли гулять. Надя, конечно, незаметно переключилась на маму. Захотелось поделиться своими сомнениями, переживаниями. Эти «исчезновения» мамы из обычного круга, глубокое «погружение» во что-то иное… А происходит – чаще всего осенью. А если целый год для человека, это как бы медное колесико с зубчиками? Но в ее «колесике» что-то сбито, не цепляет ход жизни – и она засыпает. Не так, конечно, что сегодня у нее все нормально – а назавтра вдруг легла и заснула. Нет, постепенно теряет силы, вообще интерес ко всему. И уже зная об этом, заранее готовится к тому времени, что проведет в специальной клинике.