своей начальницы парочку килограммов болгарских помидоров. И так кричит по телефону, что у меня перепонки трещат.

Бирюков понял: после конкретного указания супруги говорить с Харочкиным об Анжелике — пустое занятие. «Безвольный папа отказался от дочери, придется начинать с волевой мамы», — подумал Антон.

Приемный пункт макулатуры находился на задворках большого старинного здания. Прилегающий к нему участок переулка напоминал платную стоянку личного транспорта — столько здесь было мотоциклов с колясками, приземистых «Запорожцев», разномастных «Жигулей» и даже солидных «Волг». Еще больше, чем автомашин, толпилось народу. С раздутыми мешками, баулами, чемоданами, хозяйственными сумками и просто с пухлыми бумажными связками люди самых разных возрастов — от подростков до стариков и старух — упорно двигались к похожему на дощатый сарайчик «Пункту», в дверях которого виртуозно жонглировала весовыми гирями раскрасневшаяся Людмила Егоровна Харочкина.

Бирюков, конечно, знал о существующем книжном буме, но только теперь убедился воочию, сколь велика армия одержимых, способных часами стоять в очереди, чтобы получить за макулатуру талон на популярную книгу. Стараясь вникнуть в суть «макулатурного порядка», Антон прислушался к разговорам. Говорили в основном о Дрюоне и Дюма, изредка упоминали широко известного Сименона, сетовали на неорганизованность и сумбурность макулатурного эксперимента, затянувшегося на многие годы. Говорили равнодушно, от скуки.

Неожиданно рядом с Бирюковым остановился похожий на студента парень в очках. Сбросив с плеча на землю увесистый рюкзак, он закурил сигарету, огляделся и, явно затевая от нечего делать разговор, спросил:

— «Макаку» ждешь или у «мака» талоны купить хочешь?

— Не знаю, что лучше… — уклончиво ответил Антон.

— «Макаки» свой товар уже распродали — раньше надо было приходить. А за талоны эта зверь-баба, — парень показал на Людмилу Егоровну, — по семь шкур сдирает, не рад будешь книжке. Не советую с ней связываться. Поезжай в Обской пункт, там «мак» — запойный дедок. Вот у него, когда похмелье к горлу подступает, можешь хоть десяток талонов по сносной цене взять.

Парень, видать, был в макулатурных делах не новичком. Поэтому Бирюков признался, что пришел сюда впервые и существующего жаргона книжников не знает. Парень затянулся сигаретой.

— То-то, вижу, без товара заявился и глазеешь, как на спектакль. «Макаки» — это продающие макулатуру. Кстати, по двадцать копеек за кэгэ. Обычно уборщицы или алкаши. Кто у них покупает? Чуть не все сдатчики. За один талон надо брякнуть на весы двадцать кэгэ макулатуры, а ты, допустим, только девятнадцать накопил. Из-за килограмма еще сюда потащишься? Какой резон? Купил за двугривенный у «макаки» — и дело готово. Можешь вообще не собирать макулатуру, а покупать. Уразумел?.. «Мак» — тоже торгаш, но торгует не макулатурой, а самими талонами. Чаще всего это приемщики макулатуры или те чиновники, которые распределяют талоны. Отдал денежки — и дело готово. Не надо с рюкзаком сюда тащиться да нервничать, пока эта зверь-баба твой хлам примет. Иди с купленным талончиком в магазин и выкупай книжку, если поступила в продажу. Культура!..

— И хорошо «маки» зарабатывают на талонах? — спросил Бирюков.

— Еще бы! Не только зарабатывают, но и связи имеют во всех сферах народного хозяйства. Теперь в кого пальцем ни ткни — каждый книголюб. Каждому до слез хочется иметь «Трех мушкетеров», «Королеву Марго» и дрюоновских «Железных королей».

— Откуда берутся лишние талоны?

Парень кивнул в сторону приемного пункта.

— Какой мудрец точно сосчитает, сколько в том сарае макулатуры — десять или одиннадцать тонн? На одну усушку-утруску можно списать двести талонов. Перемножь их на трешки-пятерки, и навар «мака» узнаешь…

У весов послышался недовольный шум. Парень поправил очки, насторожился.

— Кажется, прикрывает зверь-баба лавку с товаром. Всегда так: час-другой поработает и — шабаш. Надо разобраться…

Вскинув на плечо рюкзак, он направился к весам. Бирюков тоже подошел поближе. Парень, вытянувшись на цыпочках, через головы впередистоящих крикнул:

— Ну, в чем дело, мамаша?!

— В шляпе, сынок! — зычно ответила Харочкина.

— Серьезно спрашиваю. Не надо хамить.

Людмилу Егоровну словно укололи. Она уставилась на парня разгневанно.

— Врэжу гирькой по очкам — будэшь знать, кто хамит!

— А если гирька назад отскочит?..

Стараясь угодить приемщице, на парня со всех сторон осуждающе закричали, однако Людмила Егоровна, несмотря на оказанную ей солидарность, громко объявила:

— Талоны кончились, нэ базарьте!

Парень досадливо повернулся к Бирюкову.

— Вот тебе наглядный пример. Успела зверь-баба распродать талончики. Запоздал я сегодня на аукцион, придется разворачивать лыжи к дому.

Сдатчики макулатуры стали понуро расходиться. В переулке зафырчали моторы разъезжающихся автомашин. Нахмуренная Людмила Егоровна замкнула дверь «Пункта» амбарным замком. Бирюков подошел к ней и, показав служебное удостоверение, представился. Полное лицо Харочкиной побагровело. С таким же прононсом, как у Анжелики, она сердито выпалила:

— Очкарик пэрвым мэня оскорбил!

— Я пришел насчет вашего заявления в прокуратуру, — сказал Антон.

— А что заявление?.. — Харочкина вроде бы растерялась. — Что вы с этим заявлением, как черти, за грешную душу ухватились?

— Но вы ведь сами писали прокурору…

— Погорячилась, конечно, — на глазах Харочкиной как-то неестественно, словно она поднатужилась, выступили слезинки. — А вообще таких, как Зоркальцев, надо расстреливать.

— Он вернул вам деньги за репетиторство?

— Нэ-э-эт.

— Почему?

— Потому что сбежал.

— Когда вы с ним виделись последний раз?

— В прокуратуре, когда следователь вызывала.

— А по телефону когда ему звонили?

— Через день после этого. Хапуга-развратник хочет замылить четыре сотни за неоконченное репетиторство. Не на ту нарвался! Свои кровные из горла вырву!

— Чем вы угрожали Зоркальцеву при телефонном разговоре?

— Чэто-о?.. — Харочкина уставилась на Антона разгневанным взглядом. — Не бери на пушку, ласковый гражданин! Как бы извиняться не пришлось за такие приемчики!

— Я, Людмила Егоровна, запрещенных приемов не применяю, — спокойно сказал Антон. — Напрасно повышаете голос. С чего это вы такие нервные?

— На моем месте любой занервничает. У дочери свадьба на носу, а прокуратура рогатки строит… — Харочкина попыталась улыбнуться. — Посодействуйте договориться со следователем — в долгу не останусь.

— В таких делах я не содействую, — сухо ответил Бирюков. — Как вы сами расцениваете поведение своей дочери?

На лице Харочкиной появилось такое выражение, словно она хотела крикнуть: «Врэжу гирькой — будэшь знать!» Однако Людмила Егоровна не крикнула, а лишь покривила уголки губ.

— Дэвочка как дэвочка.

— Не рано ли ей замуж?

— Почему рано? В ее возрасте сейчас любую только пальцем помани… В старых девах засиживаться никому не хочется…

— Так ведь Анжелике еще и восемнадцати не исполнилось…

— Ну и что? Мы с отцом не возражаем против брака, получим в горисполкоме разрешение — все будет по закону. Жених — не шаромыжник, а вполне серьезный обеспеченный мужчина.

— Милосердое?..

— Ну, Владимир Милосердое. Он вам не нравится? Антон улыбнулся.

— Я за него замуж не