пряниками Бирюкову удалось выяснить, каким образом среди знакомых Зоркальцева распространился слух о поджоге дачи Фарфоровым. Оказывается, Кудряшкина, услышав на заводе разговор о пожаре, опрометчиво брякнула: «Это, наверно, геолог Фарфоров «красного петуха» пустил в отместку за то, что его бывшая женушка липла к Зоркальцеву». Кто-то передал это жене Геннадия Митрофановича, Тане. Та приходила к Кудряшкиной на работу «разбираться», и, когда Зоркальцев бесследно пропал, о Фарфорове заговорили еще больше. В возникшую таким образом «версию» Кудряшкина сама не верила. Больше того, Леля даже проговорилась Антону, что почти на сто процентов знает, кто действительный виновник пожара, но назвать его категорически отказалась: «Не скажу ни в жизнь! Может, еще один человек, как Вадька Фарфоров, пострадает от сплетен».

— А какой перстень ты приносила к Фарфорову оценивать? — внезапно спросил Лелю Антон.

— Перстень?.. — Кудряшкина поперхнулась чаем. — Отвяжись! Какой еще перстень?..

— Серебряный, с бирюзой. Стоимостью пятьсот рублей.

— Однако!.. Это Вадька в отместку мне придумал.

Что-то показалось Бирюкову подозрительным в таком ответе. Но он сознательно не стал акцентировать на перстне внимание и снова повернул разговор к Зоркальцеву, стараясь узнать: кто из знакомых Кудряшкиной, когда и где видел в последний раз Геннадия Митрофановича.

В кухне уже давно затемнело. Кудряшкина включила свет, отложила недоеденный пряник и мелкими глоточками допила из стакана чай. Облокотившись на стол, задумалась:

— Кажется, Вера Петелькина, бабы Зинина внучка, где-то видала Генку в тот самый день, когда он пропал.

Остаток вечера до полуночи Антону Бирюкову пришлось коротать в обществе бабы Зины у экрана безупречно работающего телевизора. Едва диктор объявил об окончании трансляции, входная дверь открылась, и тотчас из коридорчика раздался строгий девичий голос:

— Бабуль! Сколько можно напоминать, что не в деревне живешь! Опять дверь незапертой оставила.

— Ага, Верка заявилась, — шепнула Антону баба Зина и громко добавила: — Не командуй, командир! У меня нынче кавалер в гостях находится.

В комнату вошла стройная темно-русая девушка в джинсовом костюме. Бирюков представился ей и объяснил причину позднего визита. Этого оказалось мало. Вера потребовала предъявить документы. Лишь после того, как убедилась, что перед ней действительно сотрудник уголовного розыска, стала отвечать на вопросы. Да, она видела Зоркальцева именно одиннадцатого июня. Причем — дважды. Первый раз, когда вела троллейбус по Красному проспекту в сторону городского аэропорта, второй — при обратном рейсе. Бирюков попросил рассказать подробнее. Вера ровными зубками прикусила нижнюю губу, чуть подумала:

— Когда ведешь троллейбус, подробности запоминать некогда. Что, например, вас интересует?

— Например, почему вы запомнили, что одиннадцатого июня?

— В тот день баба Зина получила пенсию, а получает она ее каждый месяц одиннадцатого числа, — Вера повернулась к бабушке. — Так, бабуль?..

Старушка утвердительно кивнула.

— Понятно, — сказал Антон. — Теперь расскажите, как увидели Зорькальцева первый раз в тот день.

— Перед остановкой за Центральной сберкассой мне надо было объехать стоявшие у обочины белые «Жигули». По привычке глянула на номерной знак и узнала машину Зоркальцева. Геннадий Митрофанович всегда на машине приезжал к Харочкиным, номер мне примелькался. Стараясь не задеть машину, я увидела в ней Геннадия Митрофановича. Он разговаривал с каким-то худощавым парнем. Разглядеть парня не разглядела, но помню на его голове белую пляжную кепочку с темным козырьком.

— Мирно они разговаривали?

— Да. По-моему, о чем-то договаривались. Зоркальцев сидел за рулем, а парень стоял на тротуаре, склонившись к передней дверце машины. Я объехала «Жигуленка» и, направляясь на остановку, стала прижиматься к обочине. Уличные часы на остановке показывали… что-то около десяти утра. Обратным рейсом, примерно через час, при выезде на проспект с Калининской площади меня задержал красный светофор. Я на секундочку расслабилась и опять увидела машину Зоркальцева, успевшую свернуть под зеленым огнем светофора с проспекта вправо, к улице Дуси Ковальчук. Геннадий Митрофанович сидел за рулем, а на заднем сиденье, по-моему, был парень в белой кепочке, с которым Зоркальцев разговаривал у Центральной сберкассы.

— Если не ошибаюсь, милок, ты интересуешься домашним учителем Харочкиных? — неожиданно обратилась к Антону внимательно слушавшая разговор баба Зина. — Дак, в тот самый день, когда почтальонка мне пенсию принесла, я, честное слово, видала, как учитель подкатывал на белой легковушке к нашему подъезду. Утром цветы в лоджии поливала. Он, учитель, значит, с черным чемоданчиком вылез из машины и в подъезд вошел. Чего-то к Харочкиным наведывался — их дверь открывалась. После, когда я нацедила из крана в ванной вторую лейку, машина от подъезда уже укатила.

— Кроме учителя, в машине еще кто-нибудь был? — спросил бабу Зину Антон.

— Выглядывал, как сурок, какой-то мальчуган в белой кепчонке. Может, аккурат тот самый, про какого Вера говорит…

В гостиницу УВД Бирюков заявился лишь во втором часу ночи. Полусонная администратор сказала, что вечером звонил майор Шехватов и просил обязательно позвонить ему домой до двадцати четырех. «Видимо, есть что-то новое, но звонить-то сейчас на квартиру слишком поздно», — подумал Антон. Не включая в номере свет, он быстро разделся и лег. Перебирая мысленно собранную за день информацию, с огорчением пришел к выводу, что широкий круг таинственности по делу Зоркальцева упорно не сужается.

Глава VII

— Так вчера и не дождался я твоего звонка, — не отрываясь от чтения протокола допроса, сказал Шехватов, едва Бирюков переступил порог кабинета. — Поздно пришел в гостиницу?

— Во втором часу. Есть новости?

— Савелий Вожегов нашелся… — Шехватов подал Бирюкову протокол допроса. — Прочитай, любопытные показания.

Антон присел к столу и сосредоточенно углубился в чтение показаний Савелия Кузьмича Вожегова, записанных на нескольких страницах оперуполномоченным Минского ОУР. Анкетные данные и общие сведения о Вожегове, указанные в протоколе, совпадали с теми, которые Бирюков уже знал. Новое для Антона началось с третьей страницы:

«…О потайном складе немецкого оружия я солгал ребятам в колонии для «авторитета», не думая о последствиях. Следующим вечером после этого ко мне подошел один на один осужденный Жора Коробченко, по прозвищу Дизайнер, и предложил бесплатно выколоть мне на груди «Трех богатырей». Я посмотрел эскиз татуировки на бумаге и согласился. Наколку делали тайком в библиотеке, где Коробченко числился библиотекарем-художником. В последний вечер, заканчивая татуировку, Коробченко, как бы между прочим, намекнул, что давно мечтает приобрести пистолет с патронами. Опять же, не думая о последствиях, я сказал: «Как освободишься из колонии, приезжай в Минск. Будет хоть сто пистолетов». Коробченко спросил мой домашний адрес и телефон. И то, и другое я ему солгал. Больше на эту тему мы в колонии не говорили. Отбыв наказание, я вернулся к родителям в Минск и позабыл о том разговоре. 30 мая утром мне на квартиру неожиданно