Сколько же у него было стрел, подумал Добрыня. Если впрошлый раз сбил двух гусей, то вряд ли стрел потратил больше.

— Много народу за тобой гналось? — поинтересовалсяон.

Батордз сразу насторожился:

— Откуда знаешь?

Первый гусь шлепнулся оземь как полено, подпрыгнул ираспластался. Второй бился в воздухе, растопыривал крылья, его относило ветром,как большой кусок холста.

— Да так… — ответил Добрыня злорадно. —Больно заморенный был. А стрелять умеешь на скаку, оборотясь назад?

— Ну, умею, — прорычал Батордз с угрозой. — Ичто?

— Две стрелы оставил, — похвалил Добрыня. —Молодец!

— Откуда знаешь? — повторил Батордз.

Не отвечая, Добрыня с трудом поднялся, подобрал гуся,тяжелого, как корова, поколебался, но взгляд уже вычленил место, где рухнулвторой, в том месте как раз затрепетала трава, мелькнуло рыжее. Добрыня заорал,пугая лису, прибавил шаг.

Вскоре костер уже полыхал вовсю, а они молча торопливоразделывали добычу. Добрыня зашвырнул внутренности за кусты, пусть бедный лисенокхоть что-то получит за отвагу и терпение.

Батордз ел быстро, но не забывал про вежество, шумноподхватывал длинным языком струи оранжево-прозрачного сока, что вытекал измолодого мяса и забивал ноздри одуряющим запахом, с треском разгрызал косточкии поглядывал по сторонам, из чего Добрыня понял, что Батордз жил в западныхстранах. Только там люди и собаки спят в одних помещениях, чистоты не знают ичуть ли не с одного стола едят…

Насытившись, Батордз икнул, вежливо прикрыл пасть широкойладонью. Добрыня с треском размалывал крепкими зубами кости, наслаждалсясладким соком. Батордз огляделся по сторонам:

— Красивое место… А лес просто волшебный. Тут на каждойветке что-то сидит… Как зовется?

— Сетунь, — буркнул Добрыня. — А что?

— Да так… Запомню место. Самая необычная моя схватка.

Поляна вся была изрыта и перепахана тяжелыми сапогами. Целыепласты земли вздыбились, как гребни Змеев, а в тех местах, где тяжелые богатырипадали, там земля была утоптана до плотности камня, словно по ней билипадающими с неба скалами, затем тут же ее взрывали железными локтями, коленями,а то и мечами, когда промахивались.

Зато дальше лес огромный, величавый, с толстыми стволами вкоричневых наплывах, с узловатыми ветвями, высокими сочными кронами. Натолстых, как столетние дубы, березах чернеют наплывы лечебной чаги, в ветвяхвозятся лесные зверьки…

— Сетунь, — повторил Добрыня значительно. —Да зовется отныне это место Сетуньским станом! Да проводятся тут схваткимолодых витязей, да бьются доблестно и честно!

— Да, — согласился Батордз. — Это надо делатьв красивом месте.

Добрыня ухмыльнулся:

— И чтобы был пример.

Батордз критически оглядел его обезображенное лицо,заплывший глаз, рассеченную скулу, кровоподтеки. Киевский герой едва двигалчелюстью, каждый кусок проглатывал с таким трудом, словно тащил на гору телегу.

— На себя посмотри, — посоветовал Добрынязлорадно.

Расстались, как и встретились. Батордз взобрался в седло,его конь жалкой трусцой пустился дальше на север. Добрыня пустил Снежка в тусторону, в какую тот смотрел. Лес расступился, деревья долго шли по сторонам,такие же массивные, могучие, рослые. Он погрузился в думы, а когда очнулся отнехорошего предчувствия, вокруг мир уже измельчал, даже кусты прижались кземле, а травы исчезли, уступив место грязно-серому мху.

За тощими деревьями открылась огромная поляна. Над нейвисели клочья сырого неопрятного тумана. Конь пошел осторожнее, словнонащупывал дорогу. Мшистые кочки не проваливались, даже не раскачивались, какбывает, когда ступаешь по едва заросшему болоту. В траве пугливоперекликивались невидимые кузнечики, хрипло и тоскующе подала голос неведомаяптица. Холодок страха прополз по спине, но конь, чуя решимость хозяина, все также ломился грудью сквозь кусты.

Туман то поднимался слегка, и тогда открывалась взору ржаваяземля с пучками жесткой травы, что растет на болотах, то сгущался. Коньиспуганно прижимал уши, двигался осторожно, словно боясь удариться о дерево.Иногда в разрывах тумана Добрыня видел темную воду.

Избушка выступила сперва как огромный выворотень,неопрятный, лохматый, потом глаз вычленил на крыше пучки трав, кореньев, из-зачего избушка показалась страшной и загадочной. Туман нехотя, словно по наказухозяина, рассеялся. Проступили почерневшие стены из неошкуренных бревен, забор,колода с водой для свиней, хотя какие свиньи уцелеют в лесу, где волки имедведи?

Посреди двора лежал, медленно погружаясь в сырую землю,похожий на барана массивный камень. Земля вокруг осела, утоптанная до плотностиэтого же камня. Добрыня словно воочию увидел немолодого грузного мужика, чтовзбирается в седло, как все немолодые люди, с этого камня, которые так и зовутна Руси — седальными.

Из дома вышла старая женщина с добрым усталым лицом. Еедряблая рука с таким усилием пошла к глазам, что Добрыня почти услышал скрипстарческих суставов, вздутых болезнями на гнилом болоте.

— Каким ветром занесло, добрый молодец?

Голос ее был дребезжащий, но со следами былой красоты.Добрыня собрался с силами, ответил почтительно:

— Попутным. Позволь в твоем доме… испить водицы?

— Изволь, — ответила старуха. — Сойди с коня,пусть отдохнет. Да и ему найдется мера отборного овса.

В голове стоял шум, грохотали камни. Страшась свалиться каккуль, он с третьей попытки перенес ногу через седло, сполз по горячему потномубоку на землю. Ватные ноги не держали, поспешно оперся о плотную тушу Снежка. Вглазах красный туман, из которого то выступает, то исчезает доброе старушечьелицо.

Конь облегченно вздохнул, когда Добрыня кое-как повернулся ипопробовал распустить подпругу. Как из другого мира прозвучал участливый голос:

— Сильно же тебе досталось, богатырь… Полон выручал альземлю боронил?

Он стиснул зубы, превозмогая дурноту. По телу прошла дрожь,но удержался, не рухнул. Проползла вялая злая мысль, что за полон или за землютак не бьются, есть ценности выше, но женщинам их не понять, дуры.

Сбоку что-то толкалось, с грохотом упало на землю тяжелое,как сундук, седло. Конь радостно фыркнул, пошлепал копытами по влажной землекуда-то вдаль, а Добрыня запоздало сообразил, что старуха помогла расседлатьконя.

— Спасибо, бабушка, — прошептал он. — Водицы…

— Присядь вот сюда, кашатик…

Он сел, чувствуя, что никакая сила теперь не оторвет егоотяжелевшее тело от этого седального камня. Старуха все еще двигалась в красномтумане, который то сгущался, то становился реже.