Он попытался наносить удары точнее, неожиданнее, носекира — не меч, чужак успевал умело гасить их щитом. Богатырские ударытеряли силу, уходя как в песок, а чужак злобно скалил зубы. Добрыня эточувствовал по сиплому дыханию, что едва не раздувало шлем, даже по движениямруки с топором.

Солнце зависло над виднокраем, тот прогнулся, и огромныйбагровый шар медленно пошел в подземный мир. Длинные тени пробежали по степи,земля потемнела. Наконец красный ободок исчез, только темно-багровое небо сподсвеченными снизу облаками указывало на место, где скрылось солнце.

— Что-то… — прохрипел Добрыня, — тебя ведет…паря… Вот тут тебя и заклюет… воронье… Ы-ы-ых!

Секира обрушилась на щит, чужак пытался его отдернуть илипоставить под углом, но не успел, щит бросило обратно. Добрыня со злой радостьюувидел, как со звоном выщербился металлический край размером с ладонь. Чужакпошатнулся, но устоял, неверными движениями вскинул топор.

— Все равно… — прохрипел он, — завалю… Нетаких… колол… на бойне…

— Хрен тебе в сумку, — выдохнул Добрыня. Сердцеколотилось о ребра так, что едва дышал, сквозь мутную пелену в глазах виделтолько расплывающийся силуэт врага. — Это я завалю…

Чужак сделал шаг, его раскачивало из стороны в сторону, новыщербленным щитом умело закрывал себя слева, а топор покачивался в ладони, какголова большой ядовитой змеи, что нацеливается на жертву.

— Тебе… — просипело из шлема, — просто…повезло… Я бы тебя уже давно…

— Повезло?

— Я двое суток… не слезал с коня…

Добрыня не рискнул взглянуть в сторону коней, чужак можетшарахнуть в затылок, но помнил, что черный жеребец еще в самом начале показалсяизможденным.

— Черт бы тебя побрал, — сказал он люто. —Так какого же черта?.. Ляг, поспи. Я посторожу, чтобы никто тебя не потревожил,ублюдок!

— Да, — прохрипело из-под шлема, — тыпосторожишь…

— Посторожу, посторожу, — ответил Добрынясаркастически. — Вовек не проснешься!

Сквозь мутную пелену он видел, как чужак выронил щит, затемиз потной ладони выскользнуло древко топора. Его раскачивало, затем колениподломились, он рухнул ими на землю, руки поднялись и с трудом содрали шлем сраспухшей головы.

Добрыня торопливо снял шлем, как выскочил из жарконатопленной бани, смахнул горстью струи мутного соленого пота. Чужак рухнулнавзничь. Черные волосы прилипли к голове, лицо было мокрым, глаза в самом делекак уголья — даже веки распухли.

Он уже спал, бесстыдно раскрыв рот, хотя могут залезть жабыи вывести жабенят, после чего человек мрет в жутких мучениях, а из этих жабпотом вырастают смоки и яжи.

— Черт бы тебя побрал, — выдавил Добрыня. Ончувствовал в теле такую тяжесть, что едва мог шевелить губами. — Не могсмолчать… Да и меня бес за язык дернул…

Тело кричало от боли. С трудом поднялся, ноги как дведубовые колоды, глазом наметил сухие ветки, заставил себя потащиться, собрал вохапку, едва не падая за каждой веточкой.

Искорки от ударов огнива падали жалкие, дохленькие. Костердолго не желал заниматься. Трижды попал по пальцам, неслыханно для бывалоговоина, а когда первый язычок пламени ухватился за тонкую стружку бересты, онедва не всхлипнул от радости.

Чужак зашевелился, зевнул, не просыпаясь. По лицу пробежалабыстрая тень. Он разом распахнул круглые, как у птицы, глаза, сел, уставившисьв Добрыню. Расширенные со сна зрачки несколько мгновений изучали лицо русскоговитязя. Ноздри непроизвольно дернулись. Костер уже прогорел, по обе стороныбагровой россыпи мелких углей стояли рогульки, на ореховом пруте со снятойкорой жарилась освежеванная тушка. Заяц, судя по белому, как у курицы, мясу,попался под стрелу молодой, сочный, толстый. Видно, как блестящие капелькисрываются с тушки, в ответ снизу зло шипит, плюется быстрыми синими струйками.

— Ого, — прорычал чужак. — Ты это чего?

— А чтоб не говорил, что плохо спал да мало ел, —отрезал Добрыня. — Ешь быстрее! Мне ехать дальше.

Он встал, пошел к своей секире. Пока чужак торопливо рвал начасти зайца и засовывал в пасть, широкую, как жерло печки, Добрыня несколькораз с силой провел камнем по лезвию, сглаживая зазубрины. Звук былотвратительный, зато не слышно, как отвратительно чавкает чужак.

Когда он неспешно надел шлем и взял в обе руки секиру,ощутил, как в усталое тело возвращается былая мощь. От костра гремело, чужакпоспешно вытирал жирные ладони травой, чтобы древко топора не скользило,суетливо напяливал шлем, крикнул наконец:

— Я готов!

— Начнем, — предложил Добрыня.

Он подхватил щит, пошел упругим шагом, которым легко как стремительноскакнуть вперед, так и отпрыгнуть назад или в сторону.

— Как звать тебя? — прокричал чужак.

— Скажешь в аду, что тебя отправил туда Добрыня!

Он нанес удар, тут же ударил краем щита, без передышки пошелгрохать тяжелой секирой.

У чужака был еще прием, который применял не часто, но первыйраз Добрыня едва не лишился головы. С тех пор постоянно был настороже,страшился наносить удары в полную силу: в тот момент, когда Добрыня наносилудар, чужак не подставлял щит, а молниеносно поворачивался на пятке, оказываясьсбоку. Эти моменты были самые опасные, однажды Добрыня почти потерялравновесие, едва-едва не упал, тогда чужаку пришлось бы всего лишь добитьдурака.

К счастью, забыт счет поединкам, выработалось чутьеопасности, даже при самом сильном замахе богатырском расставлял ноги пошире иудерживал тяжесть на одной или другой ноге.

Однако рука, которой удерживал щит, совсем онемела отстрашных ударов. Противник оказался сильнее, чем он думал, к тому же ловок ибыстр, и если не сбить с ног удачным ударом или приемом, то бой затянется, атак всякое может случиться.

В прорези шлема видел сверкающие глаза. Доносилось глухоедыхание. Не владея таким искусным приемом, как поворот на пятке, Добрыня умелопользовался щитом, а когда в широком замахе заносил секиру для особо тяжелогоудара, не открывал грудь и голову для чужого топора.

Он потерял счет победам, сражениям и поединкам, виделбогатырей и сильнее, чем он сам, но всякий раз одерживал победы, ибо что такоесила в сравнении с воинским умением, воинской жилкой, воинской страстью кпобеде? Есть и на Руси богатыри, которые одним пальцем могут его пригнуть кземле: Микула Селянинович, старый Вольга, Збых, Горыня, Вырвидуб, Самсон, неговоря уже о Святогоре или Михайле Потыке, но те либо вообще не берут в рукиоружия, либо не покидают своих мест. Но этот чужак был и силен, и, что главнее,рожден для боев, для схваток. Человек побеждает огромного быка, потому что тотвсе же по природе своей не боец, но не всякий одолеет даже малого волка, ибоволк нацелен на бой, он хищный зверь всегда, а бык — только еслиразъярить…