Более однозначно в историографии трактуется характер крестьянской реакции на коллективизацию. Сегодня историки всех направлений признают, что политика сплошной коллективизации и раскулачивание вызвали острейшее неприятие крестьянского социума. Крестьянское сопротивление вмешательству государства в жизнь деревни действительно имело огромный размах. Этому сюжету сегодня посвящена обширная литература. Пожалуй, наиболее ярким исследованием крестьянского протеста является книга канадской исследовательницы Л. Виолы «Крестьянский бунт в эпоху Сталина». В своей работе она пришла к заключению, что коллективизация — как для крестьянства, так и для государства — превратилась в новый виток гражданской войны[119]. В той или иной степени этот вывод разделяют сегодня многие отечественные и зарубежные исследователи крестьянства[120]. Существуют и региональные работы на тему крестьянского протеста[121]. Сравнение данных, полученных в ходе этих исследований, с общероссийскими показывает, что реакция северного крестьянства на коллективизацию соответствовала общим формам крестьянского протеста. Принципиально важным для нас все же представляется другое обстоятельство.

В силу подобной концентрации исследовательского внимания слабо изученным остается вопрос о возможных мотивах поддержки или принятия крестьянами коллективизации. В свое время на эту историографическую лакуну обратил внимание еще М. Левин[122]. Правда, с тех пор ситуация мало изменилась. Поэтому представляется важным определить, имела ли вообще политика коллективизации поддержку в среде крестьянства; принималось ли крестьянами ее пропагандистское осмысление; какие элементы этого концепта были наиболее востребованы крестьянством Севера и какие оставляли крестьян безразличными? В вопросе же о крестьянском сопротивлении нас будут интересовать прежде всего не формы и динамика протеста (которые и так неплохо изучены), а скорее возможные стратегии его осмысления и оправдания крестьянством Севера.

Вопрос о хронологии — окончании НЭПа и начале коллективизации — долгое время относился к числу спорных, пока в начале 1990-х годов не стала общепринятой точка зрения В. П. Данилова, поддержанная, хотя и с некоторыми оговорками, В. С. Измозиком и Н. Б. Лебиной[123]. Согласно оценкам этих историков, водораздел между этими двумя крупными периодами советской истории приходится на весну 1929 года. Несколько ранее, в начале 1929 года, был образован Северный край. Впрочем, судя по протоколам бюро Северного краевого комитета (Севкрайкома) ВКП(б), вопросы политической пропаганды на первом этапе существования этой партийной структуры мало интересовали краевое руководство. Главными заботами оставались проблемы административного устройства, назначения на должности, а также борьба первого секретаря Севкрайкома ВКП(б) С. А. Бергавинова с политическими противниками в крае[124]. Поэтому директивы, связанные с широкой политической агитацией в массах, стали появляться на страницах протоколов бюро с лета 1929 года.

В это время, помимо решения хозяйственных задач, связанных с пропагандой сельхозналога, 2-го и 3-го займов индустриализации[125], внимание региональной власти привлекли еще два события, которые явились причиной проведения широкомасштабных агитационных кампаний. Первая из них — организация 1 августа Международного Красного Дня — революционного праздника, проведение которого было предложено VI Конгрессом Коминтерна в целях борьбы с «угрозой новой империалистической войны, которую подготавливают капиталистические правительства всех стран». В циркуляре бюро крайкома ВКП(б), посвященном подготовке к этому празднику, говорилось, что «империалисты» продолжают наращивать расходы на вооружение с целью последующего нападения на СССР. Практически все приводимые в циркуляре аргументы (агрессия на Востоке, отказ от сокращения вооружений на конференции в Женеве, приход к власти в Англии правительства Макдональда) в пользу агрессивного характера политики капиталистических держав должны были свидетельствовать о возможности агрессии: «События последних месяцев выпукло подчеркивают реальность военной опасности». В связи с этим трудящиеся Северного края должны были вспомнить об «ужасах белогвардейского террора» в годы интервенции и своей «беззаветной борьбе» за советскую власть[126]. Вторым важным для пропаганды событием стал так называемый разгром колхоза «Громобой» Грязовецкого района, который в постановлении Вологодского окружкома ВКП(б) от 27 августа 1929 года оценивался как «организованное кулачеством кровавое побоище» и «событие сугубо политической важности». По материалам этого дела планировалось организовать показательный процесс и массовую разъяснительную кампанию. В вышеупомянутом постановлении окружном подверг жесткой критике местные партийные и советские органы власти за недостаточную активность «в деле сплочения батрачества, бедноты и середняков против кулаков». Мотив классовой розни, присутствовавший в постановлении Вологодского окружкома ВКП(б), по мысли организаторов пропагандистской кампании должен был вызвать широкий отклик бедняцко-середняцких масс, заключавшийся в организации новых колхозов, вступлении в партию, принятии различных обязательств перед государством и требовании высшей меры наказания для «организаторов побоища»[127].