— Я вижу, тебе здесь многое знакомо, — Раух помог Маренн снять шинель, бросил ее вместе со своей на кресло. — Ты можешь чувствовать себя как дома.

— Да, похоже на Шенбрунн, — согласилась она. — Де Линьи любили обезьянничать. Им казалось, что они если не полностью, то почти совсем монархи. Не хватает только лаковых панно. Хотя, сказать по правде, они куда больше вертелись в Париже, чем в Вене. Я не удивлюсь, если другие комнаты похожи на Версаль или Лувр.

Раух улыбнулся. Он наклонился, чтобы разжечь камин.

— Располагайся, — предложил он. — Я сейчас схожу на кухню. Я распорядился, чтобы все, что нам понадобится, оставили там.

— Очень предусмотрительно.

Огонь постепенно разгорался, стало тепло. Маренн подошла к креслу и, облокотившись на высокую спинку, наклонила голову. Густые длинные волосы упали вперед. Движением головы она отбросила их с лица. Мощным потоком они заструились по плечам, отражая оранжевое пламя в камине. Раух подошел и, протянув руку, осторожно положил себе на ладонь один из волнистых локонов.

— Говорить тебе, что ты красивая, наверняка банальность. Тебе, должно быть, надоело даже слышать это, — негромко произнес он. В голосе скользнула нежность. — Ты красивая.

— Не такая банальность, как ты думаешь. И не так уж часто мне говорят об этом. К тому же женщине никогда не надоедает знать, что ею восхищаются.

Она отвечала так же тихо, словно боясь спугнуть неожиданную нежность, мелькнувшую между ними.

— Я рада слышать, что ты считаешь меня красивой. На войне такие вещи быстро начинают считаться ничего не стоящими мелочами.

Он наклонился, целуя ее руку, потом поцеловал локон на ладони.

— Я рада, что нравлюсь тебе. Не знаю, почему. Но очень рада…

Он поднял голову, глаза их встретились. Через мгновение она уже чувствовала жадность его языка, страстные теплые губы. Она обняла его за плечи, отвечая на поцелуй. Что-то внутри предостерегало — этого не нужно, совсем не нужно, ведь он друг и подчиненный Отто. Но все препятствия оказались существенными только на расстоянии. В его объятиях она не могла отказаться. В это мгновение она не думала, что, скорее всего, Скорцени уже вернулся в расположение, что он наверняка догадается, не может не догадаться. Впрочем, она ведь все понимала, когда шла в этот дом. Ни секунды себя не обманывала. Ей нравилось, как он целовал ее, как потом жарил мясо, нанизанное на эсэсовский нож, на огне в камине и разливал в бокалы красное терпкое вино. Вместе они, смеясь, ели мясо с ножа с двух сторон, пока губы не встретились.

Ей нравились его крепкие плечи и сильные мускулистые руки, мягкие светлые волосы. Но все-таки она не могла позволить себе расслабиться окончательно. Она знала, цена может оказаться высока. Не для нее — для него. Впрочем, и для нее тоже. Если перспектива возвращения в лагерь теперь уже казалась призрачной и судьбе Джилл тоже ничего не угрожало, готова ли она была к окончательному разрыву с Отто? И, задавая себе этот вопрос, понимала, что нет. Нет. Ей были неприятны все слухи, которые ходили о нем и сестре Евы Браун Гретель, а незадолго до отъезда в Арденны одна из генеральских жен впрямую сказала, что ребенок, который недавно родился у Гретель, от Отто. «Как, вы разве не знаете? Но это же общеизвестно. Да и фрау Фегеляйн этого не скрывает, муж-то давно с ней не живет». Другая бы не выдержала — устроила истерику. Но Маренн, как всегда, переживала молча. Она понимала, такова плата за собственное решение, которое она приняла в декабре сорок первого года, когда у нее на глазах он сжег целую деревню вместе с людьми, среди которых в основном были старики, женщины и дети, только потому, что она попыталась повлиять на его решение расстрелять пленных. Она решила отдалиться от него, и приняла чувства Шелленберга, чего прежде никак не собиралась делать. Теперь она пожинала плоды и не имела никакого морального права упрекнуть Скорцени. Первый шаг сделала она, она дала понять, что он в ее жизни не единственный. И тем самым подарила ему полную свободу.

Однако, имея привычку смотреть на все здраво, Маренн понимала, что, несмотря на его фривольное увлечение женой венгерского посла, самого мужа Гретель группенфюрера СС и адъютанта рейхсфюрера СС Гиммлера Германа Фегеляйна никто не отменял. Вот он-то точно не собирался рвать отношения с сестрами Браун, учитывая близость Евы к фюреру. И отношения их были не так уж плохи, как казалось многим сплетникам. Это Маренн знала из первых рук — от Евы.

Конечно, Гретель ревновала мужа, заводила любовников, чтобы досадить ему. И чтобы знамениты были, и хороши собой — Отто Скорцени, например, куда уж лучше. Но ребенка, скорее всего, она родила от мужа, Маренн была почти уверена в этом. Чтобы сильнее привязать его, чтобы поставить на место, вызвать сочувствие фюрера — пусть-ка Ева нажалуется ему, и он даст Фегеляйну хороший нагоняй. От него не убудет, а Гретель легче. Нет, она вовсе не собиралась давать мужу «вольную» и соглашаться на развод. Да и самому Фегеляйну развод с одной из сестер Браун не снился даже в страшных снах.

Так что между Скорцени и Гретель, скорее всего, не было ничего всерьез, хотя он и посещал ее спальню, это Маренн тоже знала. Опять же от Евы. Но глубокие отношения были не нужны ни тому ни другому. Гретель злила мужа, Скорцени злил ее, зная, что Ева за чашкой кофе обязательно ей расскажет.

Маренн понимала, что сама это начала. И все зашло так далеко и стало до невозможности запутанно. Участие Рауха и превращение треугольника в четырехугольник и даже шестиугольник, если иметь в виду Гретель Браун и жену Шелленберга Ильзе, окончательно пустило бы под откос отношения с Отто.

— Нет, нет, Фриц, я прошу.

Маренн высвободилась из объятий Рауха и, встав с кресла, отошла к окну. Не поднимая шторы, прижалась к плотной золотистой ткани лицом. Она не заметила, как задела свечу на низкой подставке, свеча покосилась, Раух едва успел подхватить ее и поставить на место.

— А вот пожара нам не нужно, — заметил он. — Спалить такой дом по неосторожности жалко, раз уж его не задели «Фау» и обошли стороной танки. Кроме того, пожар точно привлечет к нам внимание американцев.

— Прости, я не заметила, — Маренн приподняла штору и взглянула на улицу. — Кажется, к нам гости.

Она увидела трех вооруженных мужчин в камуфляже.

— Американцы? — Раух взял автомат, который оставил на кресле рядом с шинелью. — Сколько их?

— Всего трое. В американской форме, — ответила она. — Может быть, американцы, а может быть, наши.

Раух подошел к ней, взглянул в окно.

— Это Цилле, — узнал он, — и с ним два эсэсмана. Наверняка, они за нами. Что-то случилось.

«Слава богу», — подумала Маренн про себя. Ситуация, из которой она никак не могла найти достойный выход, разрешилась сама собой.

— Я выйду им навстречу.

Раух надел шинель и направился в прихожую. Маренн пошла следом.

Она слышала, как щелкнула дверь, потом раздался знакомый голос гауптштурмфюрера СС Цилле.