и весьма условно. Дарье снилась молодая девушка, веселая, полная жизни и амбиций. Затем яркая влюбленность в красивого и обеспеченного, и как итог – пышная свадьба и далеко идущие планы. Но вскоре выяснилось, что избранник ее очень болен. И недуг тот зовется – азарт. Страсть к играм всех мастей, все чаще и все тяжелее сказывается на взаимоотношениях. Но стойкая и верная девушка тянет на себе общее бремя, надеясь на лучшее. Но лучшее не приходит, и все катиться под откос.

Зимний вечер, тяжелая смена, девушка приходит домой. Дома на кухне понурый муж ее в окружении мутных, недобрых теней. Он проигрался им, и теперь они пришли за своим. Черные тени подсовывают ему разные документы на подпись, но этого им все мало. Они хотят забрать все, что у него есть. Тени хватают Дарью под руки и тащат ее в спальню.

Мужчина на кухне рвет волосы на голове и умоляет отыграться немедленно. Но у него не осталось ничего, чтобы он мог поставить на кон… кроме своей жизни – ее он и положил за честь супруги. Крупные тени лишь посмеиваются, но соглашаются. Из ниоткуда появляется колода карт – тотчас быстрая игра. Карта, еще и еще. Перебор. Мужчина кидает карты под стол и, не говоря ни слова, выходит на балкон, нервно закуривает, а затем решительно и без промедления делает шаг в темноту морозной январской ночи, через секунду растворившись в ней навсегда. Дальше совсем смутно и невнятно, черные тени заполняют все вокруг… а после сон начинается сызнова.

И ничего другого Дарье не снится вот уже много лет. Но теперь она спокойна, в ней нет уже былой горечи, озлобленности, страха. Она всех простила, всех оплакала и смирилась. Сама с собой, со своей судьбой, с этой несправедливой жизнью. Не осталось в ее уме более ни стремлений, ни желаний или помышлений. Только отрешенность и спокойствие. Ей в самом деле так было лучше. И хоть у такой жизни не было будущего, это было неважно, потому что теперь ей было хорошо. Впервые за долгие, слишком долгие годы. Она вышла на финишную прямую – все плохое осталось позади и, наверное, если бы оставались силы улыбаться, то улыбка не сходила бы с ее лица. Конечно, все могло сбыться и получше, но чего рассуждать перед выходом на бесконечную? Всякая законченность лучше сумбура и бестолковости любого из начинаний. И как только глаза ее закроются в последний раз, не останется никого, кто мог бы горевать, печалиться, тяготиться день изо дня, в бессилии смотря на белый свет, в котором ты лишь блик и пшик.

Такой скорбный настрой Дарьи опечалил мальчика. В его возрасте просто невозможны такие представления о смерти, которая видится не пугающей до обморока перспективой, маячащей в бесконечном далеке, а сидящей подле неизбежности, которая тянет к тебе костлявую руку, и что самое печальное и противоестественное, в ответ ты тянешь ей свою, чтобы пожать ее как старому, доброму другу, который заберет тебя туда, где ты еще не был, где все новое, где сможешь, наконец, избавиться от груза прошлого и начать все с чистого листа. По крайней мере, хочется верить…

Ему было тяжело воспринимать ее состояние души да попросту и незачем. Он был совсем другим существом, и жизнь его никогда не повернется так же, как у бедной Дарьи. Он станет моряком и сделает операцию на глаз, и твердые принципы сегодняшнего дня никогда не пошатнутся в нем. С теми же приоритетами он будет подниматься из постели многие годы позже и смотреть вперед так, будто жизни не будет конца. И в отличие от подполковника и Дарьи он не испытает скуки, когда поймет, что в жизни нет ничего нового, не испытает усталости от бесконечного повторения дней, наполненных однообразной работой и обязанностями или же одним и тем же разгулом и праздностью. И не познает отчаяния от понимания бессмысленности собственного труда, накопления и потребления. Неведом будет ему ужас противоречий, рвущих душу напополам. Не узнает о том, что плохое и хорошее, правильное и неправильное лишь бестелесный дым. Ведь он не такой. И никогда, никогда не станет таким.

Накинув повязку на глаз и, не взглянув больше на Дарью, чтобы не омрачать образ светлого ее лица, оставшегося в памяти, рассекая голубой глянец воды, он помчался на поиски человека, который более остальных занимал его ум.

Непонятные тревоги взрослых оставили тупой и неприятный след в душе, но Андрейка чувствовал, что он скоро исчезнет, потому что не успел изрядно запачкать свежую еще свою душу. А потому он только прибавил ходу и вскоре был уже у нужного дома. Но Марьи там не оказалось. Не было ее и на реке, и в старых бараках. Все ее глупые и злые подруги были на месте, а ее нигде не было. Андрейка оббегал все места, какие только знал, даже самые маловероятные, но тщетно. В груди неприятно разрасталась тревога – неужели срочно уехала в город? Вдруг он не узнает, не прочтет в ней все-все, чего не знает, даже самые мелочи, ну и конечно, самое главное, о чем он даже явственно не думал, но что безостановочно крутилось в подкорке – нравится ли он ей хоть самую малость?

Совсем было отчаявшись, он вдруг понимает, что не искал лишь в одном месте, в том самом, о котором узнал совсем недавно и в котором провел одни из лучших часов в своей жизни. Мальчик даже хлопнул себя по голове, укоряя себя, что не догадался посмотреть в сенном амбаре. Через минуту он был уже там и жадно прильнул правым глазом к знакомой щели около двери, через которую хорошо виднелась внутренность строения. Там он сразу увидел Марью, но к огромному удивлению тут же понял, что она была не одна. Вторым человеком был Иван, тот самый хоккеист и местный заводила. Он вальяжно лежал на сене, заложив руки за голову, и грыз соломинку. Марья сидела рядом, как всегда улыбчивая и хорошенькая. Андрейка так растерялся от увиденного, что даже не мог сфокусироваться на ком-либо из них. В голове его зашумело и закружило, а в висках что-то громко запульсировало, перекрывая любые другие звуки. Он лишь видел, что в полумраке амбара они лениво беседуют точно так же, как и он беседовал с ней, совсем еще недавно. Андрейка стал глубоко дышать, и вскоре самообладание вернулось к нему. Он сосредоточился и замиранием сердца стал внимательно смотреть и слушать, что происходит за стеной.

Особое зрение его делало свое дело, открывая перед мальчиком всю суть видимого. Во-первых, что Иван, что Марья теперь выглядели значительно старше. Скинув с себя хрупкие детские образы, они облачились в гибкие и тугие юношеские формы, и если Иван и выглядел немного непропорционально с долгими волнистыми конечностями и круглым еще не оформившимся лицом, то Марья была самим совершенством. Кудри на ее голове немного потемнели и не вились теперь так отчаянно, а лежали аккуратными волнами, зачесанными к затылку. Лицо ее вытянулось, отчетливо виднелся острый и ровный подбородочек, а от впалых щек кверху лицо расходилось в высокие скулы, все также обильно покрытые коричневыми пятнышками веснушек. Тонкий нос разделял близко поставленные миндалины глаз, над которыми располагались темные линии бровей и широкий, чистый лоб. На подвижное и живое ее лицо невозможно было смотреть без умиления. Каждая линия, каждая форма выглядела так гармонично, что казалось, изменить или добавить уже нечего. Это и есть пиковая точка благообразия, идеал, о котором так грезят все художественные деятели, выше которого уже не прыгнуть, да и незачем. Была она худенькой, длинношеей, с ровным станом, неширокими жилистыми плечами, длинной талией и пока еще с узкими мальчишескими бедрами, безукоризненно ровные ножки с маленькими коленками и ступнями. Но конечно, все эти детали ничего не значили бы без ее неповторимой естественности – венце ее красоты. В мимолетных движениях тела, в голосе, мимике. Резвость и даже взбалмошность движений сменились длинными и тягучими, словно у кошки плавными жестами, дополняя друг друга, и сливались в единую безупречную фугу, создавая нераздельный образ, столь привлекательный для глаз и ума, что не было никакой возможности противостоять его притяжению.

Она была одета в потрепанный джинсовый комбинезон шортами и простую белую футболку – выглядела она просто, что ничуть не умаляло ее привлекательности и даже наоборот, располагало своей непосредственностью. Андрейка залюбовался ей, вновь теряя почву под ногами и чувствуя, как весь мир уходит куда-то за спину, все отдаляясь и становясь все менее значимым. Но тут громкий смех Ивана грубо и бесцеремонно вернул его рассудок на место. Андрейка вновь превратился в сосредоточение внимания, напрягая слух и бегая