сознания, необычайному вниманию и сосредоточенности, господствующих в его голове в отличие от обычного, свойственного ему, неспешного «плавучего» мышления, наполненного смутными образами, интуитивными догадками и прикидками, с сумбурными перескоками мыслей. Мыслить так четко и уверенно было невероятно приятно, это доставляло даже большее наслаждение, чем ощущение сильного и здорового тела.

За окном уже было светло и ясно, и хоть еще чувствовалась некоторая утренняя прохлада, по всей видимости, день обещал быть жарким и солнечным. Андрейка подскочил с кровати с абсолютным убеждением, что не желает более оставаться в постели и расточать без толку ни секунды драгоценного летнего времени.

Бабушку он застал в избе у плиты – она готовила завтрак. Выглядела старушка еще более сухой, чем обычно. Казалось, острые локти вот-вот порвут тонкую, сухую кожу на локтях. По всей видимости, последние дни она почти не ела. Увидев пышущего здоровьем внука, весьма оживилась, так что и глаза заблестели и заулыбались каждой морщинкой на веках.

–Ишь, какой здоровенький, словно конь скаковой. Неужто выздоровел? Я уж подумала все, пропал парень! Поминай, как звали.

Бабушка было принялась за обычные свои шуточки, но Андрейка, ничего не отвечая, обнял ее всем телом, да так сильно, что та только заохала.

– Ой Андрейка, ты чего? Сломаюсь сейчас, уж не соберешь потом.

– Я люблю тебя бабушка! У нас с тобой все будет хорошо, – бабушка от удивления даже перестала кряхтеть и упираться. Впрочем, она ничего не сказала, лишь несколько секунд внимательно глядела на него сверху вниз голубыми, чуть выцветшими с годами глазами. Не найдя, что ответить, она отвлеклась на фыркающую сковороду на плите и обычным будничным тоном сказала.

– Конечно, будет. А теперь садись за стол, твои любимые сырнички подоспели, а то пока болел, одни маслы остались, смотреть страшно.

Андрейка последовал предложению и скоро с большим аппетитом ел дымящиеся, жирные творожные оладьи со сгущенным молоком, запивая крепким черным чаем. Бабушка сидела напротив и удивленно смотрела на него, как будто не узнавала в нем своего внука.

Сказать по справедливости, Андрейка и сам себя не узнавал сегодня. Неведомая ему до сих пор раскрепощенность ума и тела, душевное спокойствие и контроль над собственными чувствами, по всей видимости, отражались на его внешнем облике. Плечи его сами собой расправились, поясница прогнулась, удерживая спину идеально ровной, а голова чуть приподнялась. Что интересно, такая поза, обычно требующая неслабого физического и психического напряжения, теперь давалась легко и естественно, как будто по-другому держать себя он и не был предназначен природой. Внутренне это отражалось в виде невероятной устойчивости всех аспектов сознания.

Мальчик чувствовал внутри себя большой-большой шар, который не даст ему упасть, и в какую сторону его не клонили бы жизненные ветры, он упруго и без задержки будет возвращаться в начальное состояние равновесия. Это было состояние силы, не какой-то определенной, а вообще всесторонней силы как самого понятия. И это ощущение было самым приятным, что он испытывал когда-либо. Разом откусывая половину сырника, он думал о том, что, должно быть, именно так и ощущают себя разные влиятельные люди, вроде Ивана, Марьи, папы и прочих президентов и царей мира. Являясь резервуарами силы, источая которую они повсеместно подчиняют своей воле реальность, меняя ее на свой лад, по своему усмотрению или прихоти. Им, конечно же, не было никакого дела до таких, как он, бабушка и остальные люди, слабые, ущербные, способные заблудиться в трех соснах и, заблудившись там, неспособные принять решения по собственному спасению и готовые даже умереть, лишь бы не делать трудного выбора, брать ответственность или выкладываться до последнего, чтобы выстоять. По-черепашьи двигаясь по течению реки времени, они не способны видеть дальше своего носа, вечно упускают проплывающие мимо возможности и сосредоточены лишь на сиюминутном, простом животном удовольствии. Такие люди по вполне обоснованному, как сейчас казалось Андрейке, мнению не заслуживали ни уважения, ни жалости. А со временем теряли даже право на снисхождение.

Но сегодня Андрейка не относился к таким людям, и потому думать о них не хотелось. Хотелось наслаждаться собственной силой. Поэтому, как только последний кусочек был проглочен, он встал из-за стола и, неожиданно для себя поблагодарив бабушку за угощение и за заботу, тут же направился к выходу.

– Я здоров, как бык, пойду стряхну с себя пыль да разомнусь.

Речь его, по всей видимости, звучала весьма уверенно, так что бабушка в ответ лишь что-то тихо промямлила, да так и осталась смотреть ему вслед, не возразив ничем.

На улице было все еще свежо, но солнышко припекало уже изрядно. По высокому голубому небу плавали мелкие обрывки ватных облачков, не имеющие никакой возможности спрятать в себе горячее летнее солнце, которое выливалось яркими лучами на землю, заполняя светом каждый темный уголок. Андрейка накинул повязку на глаз, с которой уже так породнился, что без нее чувствовал себя неуютно. А то, что кровоподтек под глазом давно прошел, его сейчас нисколько не смущало. Он вышел на дорогу и осмотрелся – та была еще безлюдна, лишь вдалеке виднелась сгорбленная фигура бабки Дуни с коромыслом, неспешно ковыляющей к колодцу сквозь мутноватую утреннюю дымку. Андрейка знал, куда хочет пойти. Хотелось, как следует искупаться, смыть многочисленные слои болезненного пота, покрывавшие его с головы до ног. Не медля ни секунды, он направился к реке. Но сегодня он взял курс ни на мосточки, как обычно, а на медвежий берег – местный пляж, на котором купались все жители деревни. Обычно Андрейка избегал этого многолюдного места, где все время приходилось здороваться со взрослыми и отвечать на их странные вопросы и где было много детей, которые не желали зачастую брать его в компанию, и ему приходилось плавать в стороне с таким видом, будто он сам не хочет играть, чтобы не мочить волосы. А на самом деле хотелось. Мочить волосы, нырять, на спор задерживать дыхание, хватать девчонок за щиколотки под водой, брызгаться холодной водой на тех, кто только входит в реку. Смеяться в голос, хрюкать от удовольствия и дурачиться вместе со всеми. Всегда хотелось, хоть он уже почти сумел себя в этом разубедить.

Сегодня он не боялся этого места. Не боялся нависающих над собой взрослых и колючих сверстников, косых взглядов и тихих насмешек, изредка доносящихся до уха. Это было крайне непривычное ощущение, монументальное спокойствие, уверенность в том, что никто не сможет тебя ранить и даже не захочет этого делать. Не из жалости, не из безразличия, не из брезгливости, а от незримой внутренней силы, которая, словно волнорез, разбивает о себя даже зачатки негативных мыслей в твой адрес. И эта внутренняя сила становится маяком для других – они смотрят на нее с надеждой, с предвкушением, сверяя свои мысли и устремления, словно по эталону, чему-то столь правильному и настоящему, за что можно уцепиться в нашем «песочном» мире.

Подумав об этом, мальчик почувствовал, как шар внутри него стал теплым и начал излучать мягкий, видимый только ему одному золотистый свет. Теперь он не только не боялся людей, теперь он их любил. Он даже прибавил ходу, так ему хотелось скорее оказаться в обществе давно знакомых, но таких неизвестных людей. Андрейка подумал, как странно и в то же время интересно устроен человек. Весь мир в его глазах меняется лишь от восприятия происходящего. Это было крайне сложно представить даже его сегодняшнему острому мышлению, но получалось, что мир, если на него не смотреть, не имел ни цвета, ни ощущений, ни эмоций. Он не был ни страшен, ни добр к нему, безразличен он не был тоже, потому что и так нельзя было про него сказать – он был просто никаким. Просто был такой, какой есть. А все что сверху, то существовало лишь внутри людских голов и нигде больше.

Андрейка, конечно, не знал, как такое происходит и от чего зависит, но представлял себе нечто наподобие сложного-пресложного аппарата с многочисленными линзами внутри, который однажды он видел в поликлинике, когда ходил на прием к глазному врачу. Линзы эти, разные по цвету, размеру и кривизне, меняют внешний «никакой» мир на тот, который мы видим в итоге. По какому принципу линзы выстраиваются в ряд, формируя то или иное видение, Андрейка даже не мог представить, но догадывался, что все начинается от самого человеческого рождения. А еще он подумал, что когда вырастет, то обязательно разберется с этим аппаратом и подчинит его работу своей воле и тогда с легкостью