– Вот, опять начинается, – пробурчал Георгий Алексеевич. – Не кричи так громко, а то князь с Митрохиным услышат. Окна в гостиной выходят на эту сторону.

– Ты еще признай этого ребенка! Рожденного от не понять кого…

– Захочу – и признаю. И ты мне в этом не помешаешь.

– Жорж, ты что? – в тоске спросила Наталья Дмитриевна. – У тебя же дети, в законном браке рожденные! Что они о тебе подумают?

– А, и плевать, что подумают, – отмахнулся Георгий Алексеевич. – Надоело! Раньше ты шантажировала меня тем, что дети маленькие, образумься, не разрушай семью! Теперь – ах, что они подумают! Я же не собираюсь наследства их лишать…

– Мне плохо, – простонала Наталья Дмитриевна, очевидно хватаясь за сердце. – Жорж, я сейчас умру!

– Сколько угодно.

– Что?! – вскинулась хозяйка дома.

– Баста, я сказал. Довольно! Насмотрелся я на твои обмороки, приступы и не знаю что еще… «Ах, Жорж, ах, не убивай меня, не бросай!» – зло передразнил он. Наталья Дмитриевна громко всхлипнула. – А, ну да, теперь вот слезы. Помирать-то раздумала или как?

– Как ты можешь так говорить! Я всегда любила тебя… я…

– Да, ты меня любила – но по-своему. Тебе нравилось утверждать свою власть надо мной, нравилось добиваться своего – за мой счет, само собой. Все, Наташа, я устал. Нам лучше разъехаться. Мы и дня не можем пробыть вместе, чтобы не поругаться… К чему мучить друг друга?

– Это ты меня мучаешь, а я никогда…

– Ах, ну да, я забыл: только я имею право быть во всем виноватым. Послушай, Наташа, я все обдумал. Ты хотела, чтобы я продал часть земли под дачи Метелицыну. Отлично! Я согласен. Из денег, которые он мне заплатит, я выделяю тебе столько, чтобы хватило на жизнь в Петербурге, квартиру и прочее, а сам остаюсь здесь. Подумай, как будет хорошо: и детей ты будешь видеть чаще…

– Покорно благодарю за заботу, – процедила Наталья Дмитриевна. – Это она предложила, не так ли? Меня – в какую-нибудь каморку под крышей, а ты остаешься здесь, хозяйничаешь, она переезжает сюда же… со своим ублюдком!

– Наташа, послушай…

– Нет, это ты послушай! У тебя голова седая, а она… она вертихвостка, и гораздо моложе, и продавалась за деньги…

– Ты сама только что это выдумала. Боже, какая низость!

– Низость? Я посвятила тебе всю свою жизнь! Все дни, все ночи… караулила, отваживала твоих друзей, которые только и могли, что напиваться за твой счет и заодно спаивать тебя… А еще твой сын, который смотрел на меня как на врага! И сыпал табак мне в платья, и подкладывал булавки, и… Какое у тебя было место! С таким местом ты мог бы до министра дослужиться… и что же, когда ты ни с того ни с сего объявил, что с тебя довольно и ты хочешь подать в отставку, разве я тебя переубеждала? Разве я говорила, что ты должен продолжать служить? Нет! Раз ты так хочешь, пожалуйста! А теперь, когда я… когда ты… Почему тебе непременно надо все разрушить? Все уничтожить, что было хорошего!

Она разразилась рыданиями, в которых тонули ее бессвязные причитания. Слушать их было очень тяжело, и медленно, шаг за шагом, Амалия стала отступать прочь, следя за тем, чтобы ненароком не наделать шума и не привлечь к себе внимание.

Оказавшись наконец в усадьбе, она с облегчением перевела дух.

«Посмотришь снаружи – кокетливый кукольный домик… А внутри сплошные драмы. Тарарам. – Амалия и сама не знала, почему сейчас вспомнила именно это слово, но оно ей понравилось, и мысленно она даже повторила его: – Та-ра-рам… тут и там… – Смешное слово потянуло за собой первую попавшуюся рифму. – И жаль их, и противно во все это впутываться».

И она вновь задумалась о своем – а именно о том, какую цель преследовала свекровь, услав ее из Петербурга.

«Ясно одно: сидя здесь, в глуши, я ничего не узнаю… Интересно, когда следующий поезд в столицу? Вероятно, Иван Николаевич знает точно – ведь ему сегодня придется ехать обратно…»

И, немного воспрянув духом при мысли о том, что она вскоре окажется дома, Амалия отправилась собирать свои вещи.

– Для меня было честью познакомиться с вами, Петр Александрович, – сказала Амалия князю, очаровательно улыбаясь. – К сожалению, я вспомнила, что завтра обещала быть в гостях, так что мне придется немедленно вернуться в Петербург.

И она повернулась к Митрохину, который складывал мелко исписанные листки:

– Иван Николаевич, вы не откажетесь сопровождать меня? Я скажу хозяевам, чтобы приготовили коляску.

Учитель покраснел и пробормотал, что, в общем, ему и самому надо на станцию, так что он не отказывается от чести сопровождать госпожу баронессу.

За дверью послышались шаги, и через мгновение на пороге возник недовольный Владимир. В одной руке он нес ружье, в другой – мертвую птицу, которая показалась Амалии похожей на сокола.

– Стрелял по воронам, а подстрелил только сарыча, – объяснил вошедший следом за братом Алексей, улыбаясь до ушей.

– Не только, я и несколько ворон уложил, – обиженно ответил Владимир. – Но нашел только этого дурака.

Он с размаху швырнул окровавленную птицу на стол. Амалию передернуло, она отступила на шаг назад.

– Не умеете стрелять, так не беритесь, – не удержавшись, сердито бросила она студенту.

Владимир посмотрел на нее с удивлением:

– Сударыня, это всего лишь сарыч…

«И он мог бы жить, если бы не вы и ваше дурацкое ружье», – в раздражении подумала Амалия. Глаз мертвой птицы, казалось, смотрел на нее, перья на груди были испачканы кровью, крылья бессильно повисли.

Вошедшая Наталья Дмитриевна увидела сарыча сразу же.

– Что это? – чужим, напряженно звенящим голосом спросила она.

Конфузясь, Владимир повторил историю о том, как он подстрелил несколько ворон, но на земле нашел только убитого сарыча.

– Госпожа баронесса меня отчитала, – добавил он с легкой иронией, поклонившись Амалии.

– Я уезжаю, Наталья Дмитриевна, – вмешалась молодая женщина. – Прикажите заложить коляску.

– Как уезжаете, Амалия Константиновна? Но я думала…

Владимир всмотрелся в лицо матери, обратил внимание на то, что глаза у нее заплаканы, и нахмурился. Алексей же как будто не заметил ничего. Он посмотрел на Амалию, решил, что все женщины смешные, раз переживают из-за мертвой птицы, и перевел взгляд на князя, который, опираясь на трость, задремал в кресле. «Однажды он так заснет и не проснется», – мелькнуло в голове у гимназиста. О себе он ничуть не беспокоился: впереди у него была целая жизнь, а это значило, что он практически бессмертен.

– Я вспомнила, что у меня в Петербурге дела, – загадочно промолвила Амалия, отвечая на слова хозяйки.

Неожиданно дремавший князь открыл глаза и посмотрел на нее таким пронизывающим взором, что молодой женщине сделалось не по себе. «Он о чем-то догадывается… Вздор. Какое ему, в сущности, дело до меня?»