– Ивану Николаевичу тоже надо вернуться в Петербург, – сказала Амалия вслух. – Думаю, будет лучше, если мы поедем на станцию вместе.

Повернув голову, она увидела Георгия Алексеевича, стоявшего в дверях. Хозяин дома был мрачен, но, услышав, что баронесса Корф покидает их, все же нашел в себе силы сказать несколько любезных слов:

– Я надеюсь, госпожа баронесса, вы еще вернетесь… Мы так и не успели показать вам окрестности!

– Ничего, – ответила Амалия с улыбкой, – обещаю вам, я непременно вернусь, и мы все наверстаем.

«После дождичка в четверг», – добавила она про себя, потому что была совершенно уверена, что ни за что на свете больше не появится в окрестностях станции Сиверской.

…Когда Амалия и Иван Николаевич уже сидели в коляске, она увидела князя, который с непокрытой головой вышел из дома и, тяжело опираясь на трость, подошел к ним.

– Подождите, – сказала Амалия кучеру. – Петр Александрович! Здесь ветрено, я боюсь, вы простудитесь…

– Прощайте, баронесса, – ответил князь, даже не сделав попытки запахнуть свое пальто.

– До свидания, князь, – отозвалась Амалия, напирая на первую часть фразы.

– Нет, прощайте. Не знаю, что вас гонит отсюда, но вы ведь уже не вернетесь, не так ли?

– Я не могу ничего обещать, – промолвила молодая женщина, сделав над собой усилие. – Берегите себя, князь.

Может быть, Иван Николаевич не слишком хорошо разбирался в жизни, но в тот момент у него мелькнула мысль, что он только что присутствовал при самом странном объяснении в любви, какое только можно себе вообразить.

– Трогай!

Кукольный дом качнулся и стал уплывать. Коляска выехала со двора. Дорогой, чтобы убить время, Амалия стала расспрашивать своего спутника, доволен ли он рассказами князя о Пушкине.

– О да, конечно! Теперь осталось только написать хорошую статью…

– И сколько времени у вас на нее уйдет?

– Неделя. – Митрохин вздохнул и решил внести уточнение: – Если повезет. К сожалению, я не могу полностью посвятить себя литературным занятиям, мне приходится, так сказать, совмещать…

– Скажите, Иван Николаевич, вы даете уроки частным образом?

– Н-нет, – ответил учитель с запинкой.

– Жаль, потому что, если бы вы их давали, я бы могла порекомендовать вас кому-нибудь.

Митрохин нахмурился:

– Почему вы хотите мне благодетельствовать, сударыня? Я ни о чем таком вас не просил…

– Простите, это все оттого, что я злая и бессердечная, – безмятежно отозвалась Амалия.

Иван Николаевич растерялся:

– У меня и в мыслях не было… Я глубоко сожалею, если мои слова… если я…

– Вы не умеете извиняться, – подытожила Амалия, скользнув взглядом по его сконфуженному лицу. – И не умеете просить. Скажите, о чем вы мечтаете?

– Я?

– Ну да. Вы же мечтаете о чем-нибудь?

– Ну уж точно не об участи господина Метелицына, – хмыкнул Митрохин, исподлобья косясь на Амалию.

– А какая участь кажется вам завидной?

– Вам-то что до того, госпожа баронесса?

– Ну, если вам угодно хранить свои стремления в секрете, я ничуть не настаиваю, – пожала плечами Амалия.

Митрохин закусил губу.

– Вы хотите знать, сударыня, какая участь кажется мне завидной. Так вот, я могу завидовать человеку, который независим во всех смыслах, включая финансовый. Человеку, который живет интеллектуальными интересами и вращается в кругу лучших людей своего времени. И еще он должен обладать моральными качествами. Он не подлец, никогда не шел против своей чести и не унижал тех, кто стоит ниже его.

– Получается кто-то вроде князя Барятинского, – негромко заметила баронесса Корф.

– Да, сударыня. То есть… не сейчас, но в прошлом.

– А сейчас он, может быть, отдал бы все те качества, которые вы перечислили, только за то, чтобы быть молодым, – легкомысленно объявила Амалия.

Иван Николаевич смотрел на свою спутницу во все глаза.

– Простите, у меня на душе неспокойно, и потому я говорю всякие глупости, – добавила баронесса Корф.

– У вас? – недоверчиво переспросил учитель. – Неспокойно?

– Скажите, Иван Николаевич, бывало ли у вас ощущение, что зло бродит где-то рядом и вы его чувствуете, но никак не можете определить, в чем именно оно заключается?

На сей раз Митрохин долго молчал, прежде чем ответить.

– По моему опыту, госпожа баронесса, – промолвил он наконец, – зло никогда не бывает беспредметно.

– Вот как?

– Да. У него всегда есть имя, мотив и цель.

Вот тебе и забитый жизнью учитель школы для глухонемых. Амалия всегда подозревала, что даже самый незначительный на вид человек полон неистощимых сюрпризов, и ей было приятно получить подтверждение, что она не заблуждалась.

– Значит, цель, да? – Амалия вздохнула. – Вы помогли мне кое-что определить для себя, Иван Николаевич, и я у вас в долгу. А раз так, вы поедете до Петербурга со мной первым классом.

– Я не из тех, кто ездит в первом классе, – выдавил из себя учитель.

– Иван Николаевич, я не только злая и бессердечная, но еще и упрямая. Поймите: спорить со мной бесполезно.

– Вы вовсе не злая, – возразил Митрохин. – Я встречал богатых дам, и благотворительниц, и титулованных. – Перечисление получилось не слишком логичное, но Амалия решила списать все на то, что учитель явно волновался. – Они все вам в подметки не годятся.

Тут у баронессы Корф весьма некстати мелькнула мысль, что Иван Николаевич, чего доброго, забудется и попытается объясниться ей в любви. Она знала, что красива, что нравится мужчинам, и она привыкла нравиться, но с тех пор, как Амалия вышла замуж по любви, комплименты и намеки противоположного пола стали не то чтобы ее тяготить, но она отдавала себе отчет в том, что вполне обошлась бы и без них.

– Я хочу сказать, – добавил Иван Николаевич, развивая свою мысль, – что вы не похожи ни на кого из тех, кого я видел.

Обычно мы благосклонно встречаем попытки объявить нас исключительными, уникальными и так далее; но Амалия не поверила Митрохину. Она точно знала, что уж она-то самая обыкновенная женщина – любящая жена и молодая мать, которая дорожила тем, что имела, и не притязала на большее. «И как почти всякая обыкновенная замужняя женщина, – усмехнулась про себя Амалия, – я не лажу со свекровью. Ах, щучья холера!»

Но наконец-то вокзал, и кучер кричит «тпрру!», и можно отправиться за билетами, узнать, когда будет следующий поезд на Петербург, и вообще ограничить любое вынужденное общение рамками насущных дел.

Амалии все-таки удалось настоять на том, чтобы Митрохин сел с ней в первый класс, но во время поездки она не раз пожалела о своем решении. Бархатные мягкие диваны, уютные купе и угодливая физиономия обер-кондуктора загипнотизировали бедного учителя; сев, он словно прирос к сиденью, сложил руки на коленях и обратился в статую, односложно отвечающую на любые вопросы. Его спутница видела, что он переживает из-за своего несоответствия окружающей обстановке, и во время пути она не раз ловила на себе недоумевающие взгляды других пассажиров первого класса, которые явно задавались вопросом, что этот типичный представитель третьего класса делает в их бархатно- диванном раю, куда низшему сословию вход закрыт. Наконец, когда они проехали Царское Село, Амалия не выдержала: