— А как же жители города?.. Потерянные вещи? Они теперь где?

— Не переживай за них, Севка. Кто-то нашёл нового хозяина, как твой фонарик. А кто-то переехал. Ведь Город потерянных вещей не один.

Думаю, никто из жителей не пропал. Каждому может найтись дело.

— А Жан-Поль? Ты не знаешь, где он?

— Нет. Думаю, когда-нибудь он найдётся. Но главное, ты его не забывай. Помнишь, он говорил, что это важнее. Когда помнят.

— Ага, — я кивнул. Но всё равно было жалко. Разроют тут всё и построят опять прямоугольную коробку. Или… Или нет?

— А что здесь будет? — спросил я.

Папа вдруг стал серьёзным. А потом сказал:

— Пойдём покажу.

И мы прошли вдоль забора к тому месту, где висел план. План дома, который будет построен. И я увидел.

Высокие башни, мосты и переходы. Лестницы и островерхие крыши. Флюгер на главных воротах. Я тысячу раз видел этот рисунок. Вид сверху, вид сбоку и в разрезе. Замок. Замок, который раньше существовал только в голове у моего папы. А потом на бумаге. А потом…

Вообще-то этого не могло быть. Совсем. Просто потому, что пустырь этот не такой и большой. Папин замок тут просто не поместится. Ну и вообще.

— Как это, пап… Я не понимаю. Тут же… Тут же мало места. И…

— Ничего себе, — обиделся папа, — нормальная реакция сына. Я, между прочим, всегда сразу верил в твои города.

— Ну… Ну я правда не понимаю! Как это вообще может быть!

— Чего тут непонятного? Был объявлен конкурс на застройку вот этого пустыря. И мой проект его выиграл. Я сначала сам не очень верил, но видишь — уже огородили площадку… Значит, всё будет. Я не хотел тебе говорить заранее. И маме не говори. Пусть ей будет сюрприз.

Он посмотрел куда-то сквозь забор и улыбнулся. Кажется, он видел что-то такое, чего никто ещё не видит.

А потом продолжил:

— Это будет маленький замок. Детский. Не совсем так, как я задумал. Но зато можно будет лазать по всем лестницам сколько захочешь.

А, вот оно что. Тогда понятно. Никакой не замок, а просто… Просто что-то вроде детской площадки. Ну и ладно. Пусть так. Пожалуй, даже и лучше.

— Это будет такой детский парк? — спросил я. — Значит, сюда будут приходить все мои друзья. И все будут знать, что этот замок придумал мой папа…

— Нет, Севка, ты не понял. Ну да, конечно, и парк тоже, тут можно будет бегать, смотри, по этим мостикам, а тут будет фонтан… Но это не просто парк. Видишь? Вот главное здание. С башнями. Вообще, очень здорово, что его построят. Я давно хотел, ещё когда был маленьким.

Главное здание. Что там может быть? Что? Я никак не мог придумать, что это может быть: с такими башнями и флюгером на островерхой крыше. А папа улыбался и смотрел наверх, на крышу будущего Главного Здания.

— И мама обрадуется, — добавил наконец папа. — Она всегда хотела, чтобы в нашем городе был свой театр.

Мы неслись со всех ног. Совершенно как сумасшедшие. Потому что мне хотелось как можно скорее попасть к Августине и сказать ей. Сказать про театр! Это же такое, такое!.. И её родители смогут выступать в этом театре. И она больше не будет грустить, что они всё время так далеко. И Коля Сверчок — его папа тоже сможет тут играть на своей скрипке, ведь в театре должна быть музыка!

Надо скорее, скорее. Жалко, что Вилли остался дома; у моего папы такие длинные ноги, а я не могу так быстро ходить. Как же далеко этот переулок Маятников!

И как хорошо, что мы выкрасили её дверь в зелёный. Вот она, светится в этом сером переулке, как светлячок!

Я позвонил в колокольчик.

Но мне почему-то никто не ответил. Странно. Неужели Августины нет? Она же почти всегда дома, выходит только в магазин за мукой. Может, пришёл Марк и вытащил всё-таки её в город?

Мы заскочили в магазинчик, где Августина покупает муку, и сахар, и яблоки, и всё остальное. Там пахло свежими булками, но самой длинной девочки на свете там не было.

Тогда мы обошли дом с другой стороны. По узкой крутой лестнице.

Пустой сад. Свет не горел, и дверь в кухню была закрыта. Странно. Где она может быть?

— Смотри, Севка!

На ступеньках лежал камень, папа поднял его и увидел сложенный листок бумаги. Записка!

«С», — было написано на ней. Мне? Почему тогда одна буква…

Я развернул записку и понял почему. Кривые буквы зелёным карандашом… Бедная Августина Блюм не ходила в школу. Моё имя слишком сложное для неё, она побоялась ошибиться.

Но всё это я понял потом. Потому что… Потому что вот она, эта записка:

Я сначала никак не мог понять, что написано. Смотрел как дурак и не мог прочесть. И думал, что всё же неплохо было бы ей походить в школу. Потому что ничего непонятно, тут нет никакого смысла… То есть такой смысл никак не хотел помещаться у меня в голове.

Папа забрал у меня записку. А потом посмотрел на часы. А потом сказал только вот что:

— Бежим!

— Куда? — не понял я. У меня ноги не двигались. Как будто я — это не я, а кусок пенопласта.

— На вокзал! Может, ещё успеем! — закричал папа, схватил меня за руку, пенопласт рассыпался, и мы побежали.

Вот теперь я совсем забыл, длинные у меня ноги или не очень. Просто не успевал об этом думать. У меня что-то стучало в голове, так громко, и воздуха не хватало.

И я думал, что я сплю. Потому что это во сне так бывает, а потом проснёшься — и всё в порядке. Но почему-то никак не проснусь. И ещё я думал, что я с папой, он тащит меня через все лужи, вперёд, быстрее, он знает короткую дорогу через какие-то дворы и гаражи… И что папа придумает что-нибудь. Потому что мой папа — волшебник. Я же увидел сегодня один раз, что он волшебник.

И не может быть чтобы Августина уехала не может быть не может не может нет!!!

— Может быть, не ровно в семь, — бормотал на бегу папа, — может, семь пятнадцать!

Светофоры ещё не проснулись и мигали жёлтым. И мы неслись через все дороги, через все заборы, только бы успеть! «Бом-м-м, — отбивали часы на башне у вокзала, — бом-м, бом-м-м, бом-м-м…» И с каждым ударом сердце падало у меня всё ниже, а с седьмым провалилось куда-то в живот. Но мы уже были недалеко. Вылетели наконец на вокзальную площадь. Башенные часы показывали семь часов и четыре минуты. И четыре минуты. Четыре.

Мы проскочили через вокзальное здание на платформу. И увидели поезд. Успели увидеть. Как он махнул нам хвостом перед поворотом.