Я сел на пол. Прямо на пыльную платформу. И заплакал. И папа сел рядом. И обнял меня.

А потом я поднял глаза и увидел Вилли.

* * *

— Как ты догадалась? — спросил папа.

— Не знаю, — ответила мама. — Иногда мне кажется, что вы посылаете мне какие-то сигналы. И мне показалось, что вы сейчас на вокзале. И что именно сейчас вам очень нужен велосипед. А что, собственно, случилось?

У меня даже не было сил удивляться. Понятно, что от нашей семьи можно ожидать чего угодно.

Папа рассказал ей в двух словах, в чём дело. Что Августина Блюм уехала на вот этом поезде, который умчался четыре минуты назад. И что не оставила даже адреса, потому что она не умеет толком писать. И что он, папа, не очень понимает, что нам теперь делать.

— Зато я понимаю, — сказал мама. — Вытри слёзы. Я сейчас приду.

Она вернулась через минуту. И сказала, что поезд останавливается через сорок минут на станции Варежки.

— И что? — спросил я.

— И то, — ответил папа. — Я вспомнил. Что один раз в жизни, только один раз, велосипед бывает быстрее поезда.

— Как это? — спросил я.

— Очень просто, — ответила мама. — У нас болотистая местность, тут нельзя было проложить железную дорогу. И поезд делает большой крюк вокруг этого болота. А ты поедешь напрямик. Тут есть лёгкая дорожка. Езжай вдоль газовой трубы, не ошибёшься.

Мама? Отпускает меня? Догонять поезд?! Это, пожалуй, самое удивительное, что случилось за сегодняшнее утро.

— Давай, Себастьян, — сказал папа. — Ты успеешь.

Он помог мне спустить Вилли с платформы.

— Вилли, — сказала вдруг мама. — Вилли, ты взрослый велосипед. Обещай мне, что с Себастьяном всё будет в порядке.

— Обещаю, обещаю, поехали уже! — сказал Вилли.

— Что он сказал? — спросила мама.

— Обеща-ает! — крикнул я. Потому что мы уже были далеко.

Камешки на дорожке, одуванчики, кусты, столбы и деревья — всё слилось в одну сплошную пёструю ленту, я жал на педали, а Вилли, кажется, совершенно перестал касаться земли. Я и не знал, что он так может. И только старался не упустить из виду жёлтую трубу. Речка, мостик, доски уже ничего не сказали, потому что мы не доставали колёсами до земли. Только мы и ветер. И где-то там — поезд, который тоже мчится, стуча своими колёсами изо всех сил: тадам-тадам, тадам-тадам, тадам-тадам.

И через тридцать пять минут мы вылетели к станции. И я увидел, что на ней стоит поезд. И двери у него уже закрыты.

И я увидел, как из окна высовывается стриженая голова и две руки, торчащие из коротких рукавов зелёного свитера. И заорал:

— Августина-а-а!!!!

И голова в ту же секунду скрылась. И поезд тронулся. Совсем незаметно. Тронулся и стал набирать ход, набирать…

Бумс!

Поезд вздрогнул и остановился.

Дверь открылась, и она выскочила из вагона. Какая она всё-таки длинная, как она поместилась в этом дурацком поезде?

— А я уже думала, что ты не успеешь, — сказала она.

Ну и что теперь делать, что? До этого как-то совершенно не было времени об этом подумать. Но и сейчас думать мне мешала проводница поезда.

— Что же это такое, — ругала нас она, — как вам не стыдно, это не игрушки! Стоп-кран можно срывать только при чрез-вы-чайных обстоятельствах!

— При каких? — переспросил я.

— Чрезвычайных! — повторила она. Я посмотрел на неё и увидел знакомые очки, и высокий лоб, и даже уши — точно такие же.

— Скажите, у вас есть брат Теодор? — спросил я её.

Она растерялась.

— Ты знаешь Тео?.. Да… Мы близнецы. Но какое это имеет отношение?..

— Никакого, — сказал я. И выпалил самое главное, чтобы не забыть: — Просто в нашем городе теперь будет театр.

К нам подбежал начальник поезда.

— В чём дело? — спросил он. — Что за безобразие?!

— Это не безобразие, — сказала сестра Теодора, — это чрез-вы-чайные обстоятельства.

— Всё в порядке, — ответил какой-то человек среднего роста с самым обыкновенным лицом. — Извините, просто мы никуда не едем. Мы возвращаемся домой. Извините за беспокойство. Понимаете, в нашем городе будет театр. — Он развёл руками и виновато улыбнулся. Точно так же, как улыбается Августина Блюм.

Дальше было всё обыкновенно. Мы шли по дорожке вдоль газовой трубы обратно. Хорошо, что у Блюмов было мало вещей — всего-то три рюкзака, — и Вилли вызвался нести их. Старший Блюм прикрутил рюкзаки ремнями к раме так, чтобы ничего не перевешивало и Вилли было удобно.

По дороге я рассказал им про театр, который строит в нашем городе мой папа.

А они рассказали мне, что всю жизнь ездят по разным городам. И только вчера выяснилось, что Августина давно уже не ходит в школу. И они, родители, решили забрать её с собой. В театре всегда найдутся люди, у которых можно чему-нибудь научиться. И ещё решили, что она достаточно взрослая, чтобы играть в театре. Ведь у неё есть такое преимущество! Рост! Она могла бы играть великанов и волшебников.

Это Августина-то! Которая боялась высунуть нос на улицу!

Она сказала им, что не хочет никакого театра, а хочет печь пироги. Всю жизнь. Тогда её папа рассердился и сказал, что она может делать всё что угодно. Но когда вырастет (ха, вырастет!). А пока ей нужно получить хоть какое-то образование. Поэтому они решили забрать её с собой. А ещё… Ещё они просто соскучились. И решили жить все вместе. Августина ужас как не хотела ехать, но уже были куплены билеты, и потом… Ей так не хотелось их огорчать.

И ещё она точно знала, что когда-нибудь потом найдёт меня. У меня редкое имя, с таким именем не потеряешься.

А, и ещё было очень смешно, что Августина на голову выше своих родителей.

А потом мы увидели, что нам навстречу идут мои папа и мама. И папа сказал, что мама так за меня переживала, что у неё сердце подпрыгивало. И ей пришлось пить специальные таблетки от этого прыганья сердца. А папа ей говорил, что он тоже получает от меня сигналы. И что я успел. И что мы идём домой все вместе. А мама сказала, что она, конечно, верит во всякие сигналы, но.

И тогда они пошли нас встречать. И теперь папа-Блюм говорил с моим папой о том, какие бывают театры. А мама-Блюм говорила с моей мамой, какие бывают дети. А мы с Августиной ничего не говорили. Просто шли и по очереди помогали Вилли тащить наши вещи.