Папа поставил на землю повозку и встал рядом со мной лицом к горизонту, но было еще слишком темно, чтобы определить, где кончается небо и начинается земля. Потом он взял меня за руку. Развернулся к нам и дотронулся до Пусиного лица. Сгреб обеих в объятия и долго держал. Пуся, как бы зажатая между нашими телами, дышала так глубоко, что, казалось, из ее дыхания эта ночь и возникла. Я почувствовала папины губы на своих волосах. Напоследок он ласково сдавил мое предплечье и зашагал назад – туда, где вдалеке две красные точки света обозначали стоявший молоковоз.

Все так же впотьмах я села и взяла Пусю на руки, как младенца. Стала ее тихонько укачивать. Едва слышные звуки колыбельной, которую я напевала, сливались с шелестом наших соприкасающихся платьев. Когда мрак начал рассеиваться на востоке, я разбудила девочку: «Вставай. Наше солнышко тоже уже встает. Надо подготовиться к встрече». Я поставила ее на ноги и немного «погоняла» по полю взад-вперед, пока сон ее полностью не развеялся.

– И где же оно? – спросила Пуся.

– Уже на подходе.

Небо на востоке посерело. Очертания маленького белого домика стали четкими. Я указала в его сторону пальцем:

– Видишь? Смотри внимательно, ничего не упусти. – Я села верхом на повозку за ее спиной и продолжала шептать Пусе в ухо: – Видишь? Становится светлее, ночь уходит. Цвета меняются… смотри… смотри…

Больше я ничего не сказала. Мы молча следили, как небосвод из жемчужно-серого становится зеленовато-голубым… а потом… на сотню миллионов километров вдруг – разносится первый проблеск, туманный намек на луч, вспышка… ну же… пора! Тут я вскочила и побежала, ибо внезапно поняла, что смотрю не с той стороны, и от меня ускользает нечто, вероятно, даже более грандиозное, чем рассвет сам по себе. Я ринулась навстречу светилу. О Пусе не волновалась – она наверняка даже не заметит, что меня нет на повозке. Затем я резко развернулась, посмотрела назад и увидела… истинно подходящих слов для выражения того, что я увидела, у меня нет. Так что скажу просто и немудрено: увидела маленькую девочку на деревянной тележке. Ее платье играло всеми своими многочисленными цветами. Она наблюдала за восходом так, словно сегодня – Первый день творения и перед нею – заря создания мира. Шагая обратно к ней, я не чувствовала потребности повернуться и полюбоваться рассветом. Все, что мне нужно, я уже видела. Я подходила все ближе, но она сидела не шелохнувшись, пока наконец отблеск восходящего солнца в ее зрачках не увеличился по крайней мере вдвое.

Я вернулась на свое место в повозке за Пусиной спиной. Наполовину уже «рожденное» светило потеряло свою пылающую окантовку и оранжевый оттенок – теперь оно заливало восточную часть небосвода слепящей желтизной. Я подняла девочку и посадила ее к себе на плечи – самое подходящее место для приветствия солнышка. Бросив взгляд на край поля, я увидела, что молоковоз уехал. Мы немного погуляли туда-сюда по полю – уходить не хотелось ни мне, ни Пусе. Только солнечный диск, поднимавшийся все выше над горизонтом, намекал на то, что время все идет. Пока мы таким образом петляли, девочка трижды обратилась ко мне по имени:

– Старгерл!

– А?

– Это даже лучше, чем телевизор.

– Да.

– Старгерл!

– А?

– Солнце каждый день так делает?

– Да.

– Старгерл!

– А?

– Значит, каждый день оно воскресает. Каждый день – воскресенье!

В нарядах, специально приготовленных для Летнего солнцестояния, идти прямо домой было жалко. Поэтому я сообщила маме по рации, что мы отправимся длинным путем. Поначалу улицы были пустые, нам встречались только грузовики, развозившие тираж «Утреннего ленапе». Плотно спрессованные газетные листки, казалось, сами собой вылетали из автомобильных окон возле домов. К тому времени, когда солнце поднялось над каминными трубами, мимо с ревом стали проноситься школьные автобусы. Женщины в халатах и домашних тапочках тут и там открывали входные двери и забирали с газонов газеты. Мы приветливо махали каждому встречному. Интересно, что они о нас думают? Большая девочка везет за собой маленькую на тележке, обе наряжены, как на выпускной или свадьбу. Хочется надеяться, что для всех встреченных нами день начался с приятной нотки.

28 июня

Сегодня утром на Холме я не очистила разум – разве что так, слегка омыла. Все перевспоминала и даже перечувствовала волшебство прошлой недели, что отражалось в Пусиных глазах. Я прямо-таки ощущаю, как это чудо еще бродит по полю и ищет себе новых свидетелей.

29 июня

Получила сегодня письмо от Арчи. Очень по нему скучаю. Одно из самых дорогих воспоминаний моей жизни – как мы с Арчи сидим у него на заднем крыльце, раскачиваемся в креслах, глазеем на вершины гор Марикопас сквозь дым от его трубки (я обожала этот вишневый аромат, а ты?), и я битый час жужжу ему о тебе. Ты ему нравился – попробовал бы он у меня относиться к тебе иначе! – но даже тогда я замечала в нем некоторые сомнения относительно моего выбора парня для себя. Ты помнишь, как я была опечалена и раздавлена, когда никто не пришел встречать меня после победы на конкурсе ораторов? Так вот, это ничто по сравнению с разочарованием Арчи от того, как я променяла Старгерл на обыкновенную Сьюзан. Выражение, которое я тогда прочла в его глазах, возможно, вызвало у меня самое глубокое огорчение в жизни. Оно обозначило ее низшую точку. Надеюсь, мне больше никогда и никого не придется до такой степени расстроить. Но тогда он всю вину хотел свалить на тебя. Он думал, что это ты давил на меня и в итоге заставил изменить себе. Я его разубеждала, говорила – нет, это мой собственный выбор. Я, мол, уже большая девочка и сама знаю, что мне нужно, а что нет, и в том, чтобы бороться за популярность в школе, нет ничего зазорного. Арчи притворился, что понял и принял мою позицию, потому что очень меня любил, но он никогда так и не назвал меня Сьюзан. И никогда я не видела его таким счастливым, как в тот день, когда я объявила себя снова Старгерл.

К тебе, я думаю, он испытывает смешанные чувства. Ему самому хочется, чтобы ты ему нравился. И ты ему нравишься. То место, которое ты занимаешь в моем сердце, автоматически возвышает тебя в его глазах. И он понимает, что лучшая часть тебя тогда не сдалась без боя. С другой стороны, мне кажется, он до сих пор втайне винит тебя в том, что я предала себя. И не считает, что (это его собственное выражение!) ты «готов для меня». В письме Арчи пишет: он нарочно сбил тебя со следа, сказав, что мы переехали в Миннесоту, а не в Пенсильванию. Меня это рассмешило.

Еще он сообщает, что ты до сих пор посещаешь собрания Ордена Каменной Кости. И что он показал тебе мой «кабинет» у себя в сарае (я очень надеялась, что он это сделает). Что ты должным образом «впечатлился». И, кажется, был по-настоящему тронут. Так что, вероятно, ты не безнадежен, пишет он.

4 июля

Этот праздник[20] Карауэи и Принглы отметили вместе. Между нашими семьями теперь тесная дружба – благодаря дочерям. Мы сходили на парад. Мне больше всего понравились маршевые оркестры. Я и Пуся с перепугу заткнули уши и завизжали, когда мимо с воем сирен проезжали пожарные машины. Было очень жарко – и ни клочка тени рядом. Мистер Прингл захватил с собой пластиковую бутылочку с разбрызгивателем на горлышке и все время брызгал себе в лицо. Пуся от жары совсем не страдала, но из интереса все время выхватывала у отца бутылку, так что вода кончилась, когда не прошла еще и половина парада. Мистер Прингл даже разозлился.