– Слушай… Рядом с грудами камней у старого цементного завода я часто вижу одного человека. На нем всегда зеленая вязаная шапка. И он всегда говорит одно и то же…

– «Ты не меня ищешь»?

– Именно.

– Это Полоумный Арнольд.

– Арнольд?

– Угу.

– Ты его знаешь?

– Его все знают. Чокнутый. – Она коротко хихикнула.

Я никогда еще не слышала от нее чего-либо хоть отдаленно похожего на смех.

– Ты чего?

Она пожала плечами, и улыбка слетела с ее лица так же быстро, как появилась.

– Ничего. За ним вечно ходит по пятам малышня, а он даже не догадывается. Если его «осалить» и крикнуть: «Попался!» – он резко оборачивается, а они с визгами убегают. Ну, понятно – малышня. – Тут Эльвина резко развернулась и вышла из комнаты. – Ладно, потопала я с этой помойки.

Я последовала за ней, но по дороге бросила взгляд на внутреннюю сторону двери. К ней была приклеена фотография. Цветная карточка из школьного альбома, размером 7,5 на 12 сантиметров. На ней был мальчик. Блондин. Где я его видела? И вдруг меня осенило: на Кизиловом фестивале! Тот самый мальчик, которого она так отчаянно дубасила. «Боже ты мой, – подумалось мне, – неужели “тумаки любви”? Милые бранятся…»

Мне тут же захотелось допросить ее «с пристрастием»! Но пришлось, конечно, прикусить язык (ты знаешь, как это для меня нелегко). Я закончила дела в саду. Когда домой вернулась миссис Клеко, я изложила ей исправленную, подчищенную версию Великой Ногтевой Катастрофы и повела Эльвину в маникюрный салон «У Лин» в центре города. Там ей соорудили новенький сверкающий шедевр на мизинце.

И только добравшись домой и повалившись на диван, я дала себе волю насмеяться над тем, как маленький Томас демонстрировал попу старшей сестрице.

13 июля

Арнольд.

Я все думаю о нем. Представляю, каким он был в детстве. Точнее – совсем маленьким. Крошкой Арнольдом. И перед моим внутренним взглядом встает пухлый мальчуган в вязаной шапочке мшисто-зеленого цвета с помпоном. Лето. Время – сразу после ужина. Он играет с соседскими детьми возле каменных груд у цементного завода. В прятки. И почти каждый раз Крошку Арнольда находят первым. И теперь он всерьез настроился на то, чтобы не допустить этого. Пока водящий, закрыв глаза, громко считает до ста, Крошка Арнольд устремляется прочь. На сей раз он держится подальше от обычных мест: груды камней или огромного колеса цементовоза. Он бежит все дальше и дальше. Вперед, по железнодорожным путям, потом по мосту через канал, вдоль кромки реки – и голос водящего вообще перестает до него доноситься.

А Арнольд все бежит – по берегу, к дороге, вдоль по дороге – но нет, так нельзя, его видно со всех сторон, его увидят, поймают – «тук-туки за Арнольда!» – так что он пересекает фермерское поле и бросается в спасительную тень деревьев. Бежит, бежит, вверх и вниз по холмам и ухабам, шаги выбивают четкий ритм: «не пой-ма-ешь, не пой-ма-ешь». И где-то уже на самом краю света он находит великолепные места, чтобы спрятаться: может, «туннель» куда-то в невидимую еще отсюда гущу зарослей ежевики? А может, закуток между двумя штабелями неиспользованных шпал? Не важно. Арнольд протискивается туда, устраивается поудобнее и наконец начинает за собственным тяжелым дыханием слышать тишину вокруг. Он ждет. И тем временем размышляет – а что тут еще делать?

Постепенно его круглое лицо озаряется улыбкой. Вероятно, он даже не сдерживается и хихикает, представляя, как они там его ищут, ищут, растерянно смотрят друг на друга, вопрошают: «Где Арнольд?» а потом – вот это самое приятное! – «Только Арнольд остался!» Нет, еще приятнее: «Арнольд выиграл!» – и Арнольд ждет, и думает, и улыбается, и иногда ему уже кажется, что слышны отдаленные призывы: «Арнольд! Арнольд!..» и иногда ему кажется, что они уже здесь, у края зарослей ежевики, и тогда он даже вздрагивает и пригибается, поскольку чувствует, будто чья-то рука ложится ему на плечо и вот-вот схватит его, как всегда случается, когда кричат: «Туки-туки за Арнольда!» Но ничего не происходит… никто не появляется… Только жужжат летние насекомые, и свисток локомотива где-то в отдалении выдыхает: «Ар-нол-л-льд…» И когда это успело стемнеть? Он закрывает глаза руками. И сам себя не может найти.

Рано или поздно он вернется домой – или этой ночью, или на следующий день. Вернется в объятия обезумевших от тревоги родителей и, возможно, даже полиции. Жизнь продолжится. Продолжатся игры. После ужина. И так на протяжении всех летних сезонов. Годами. Но никогда он не забудет того вечера и той игры. Она не закончится никогда.

И мне подумалось: Арнольд понимает кое-что, чего не понимают ни Эльвина, ни кто бы то ни было из малышей, которые бегают за ним. Ему нравится, когда его хватают сзади и кричат: «Попался!»

18 июля

Опять невыносимая жара. И сушь. В этом июле у нас уже девять дней термометр не опускается ниже 32 градусов, и хоть бы капля дождя. Трава выгорела, как солома. Даже сорняки не растут. Дела моей «Садовой парикмахерской» от этого страдают.

Сегодня я в прямом и переносном смыслах прохлаждалась в Клубе плавания. Меня пригласили Эльвина и ее мама. У них там семейный абонемент. Мы втроем запрыгнули в бассейн и какое-то время там плескались. Потом я и миссис Клеко пошли в тенек под навес. Оттуда я взглянула наверх и увидела, как кто-то карабкается по сетчатому забору, ограждающему клуб сзади. Этот «кто-то» находился далеко, лица я не могла разглядеть, но сразу поняла – это тот парень. Перри. Быстро и ловко, как обезьяна, он взобрался наверх, перемахнул через забор, спрыгнул на землю, перекувырнувшись вперед, перелетел одним махом через двоих загорающих, устремился прямо к бассейну и, опять-таки перескочив табличку «Бегать запрещено», плюхнулся в воду на глубоком конце бассейна. Переодеваться ему не пришлось – на нем и так ничего не было, кроме рваных шортов до колен. Только минут через десять я увидела, как он вылезает. И тут же поняла, что все эти минуты не спускала глаз с глубокого конца бассейна.

Теперь он забрался по лестнице на вышку. С важным видом подошел к точке прыжка и застыл там. Парень явно любовался собой, но в этом не было ни тени высокомерия или пренебрежения к окружающим. А было скорее чувство уверенности и спокойствия, словно он находился в родной стихии – там, где ему на роду написано находиться в этих шортах, а именно на краю «пропасти», над массой визжащих и брызгающихся тел. Сверкая на солнце, обратившись грудью ко всему миру. Ни дать ни взять – король Пенсильвании.

Потом он прыгнул.

Но в следующий раз, когда Перри попытался выбраться на борт, откуда ни возьмись высунулась рука, сцапала его за лодыжку и скинула обратно. Воздух огласился веселым женским криком, смехом и плеском, и рядом с головой парня вынырнула девичья голова – причем рыжая. Теперь две эти головы синхронно исчезали и появлялись над усеянной солнечными блестками водой. Вышли они уже на «мелководье». На девочке оказался бледно-голубой раздельный купальник. Оба молодых тела одновременно свалились на яркое полосатое пляжное полотенце. Его вполне хватило на двоих, тем более что они расположились совсем близко друг к дружке.