игра,

Высокая палата празднеством полна,

И гул, и шум стоит за три версты.

Бушует пир,

Среди могил,

Среди чумы –

Бояре пропили умы!

Да и прибу́дут к им с похмелья мудрые думы́!

Потом уж ты не отрекайся от тюрьмы и от сумы.

Паломник боле не собирается в поход,

Ему богов стал надоедлив род,

И не поможет уж Атлант держать тяжёлый небосвод,

Тогда он точно упадёт на голову невеж,

А супроти́в, не хватит на Руси средь городов высоких веж48.

Дорогу в сторону давно не охраняет Хель49,

Покуда стариков младит душистый хмель.

Зеленый змий бездонным сделал кубок,

Да жажду углубил, чтоб не напился сим вином приблудок50,

Покуда впредь его и дрём и сон, не потревожил злой поступок,

Чтоб из горла́ того, он, кубка пил,

Да чтобы с губ его гранёный кубок мёртву воду лил –

Так чтоб на чистом поле, тот бедняга, не по́днял больше вил,

От расслабления ума, да без труда работу пьянкой прекратил.

Ядро разрухи угодило прямо в грудь,

Персею храброму — едва ль живому, но отнюдь,

Свободно нам нельзя ещё вздохнуть,

И слякоть, муть — всё портит долгий путь,

А ископыть51 мешает глину с колее́ю,

Покуда жизнь герою дорога,

То не расстанется он с нею,

Олимпа же вершина высока,

Лететь с неё, да кубарем невмоготу,

Хватаясь за надежды налету,

Пока ещё ведь не упал, не ведаешь вставать нужды,

Когда уж ты с колен поднялся — то ноги целые нужны.

Мораль завяла в звонкой тишине,

Её забыл полить виновник,

И конь дорогою застрял в сырой дрязге,

Забыл путь указать сановник,

С обочины кресты стоят,

А на казнённых вороны, и оперив хвосты, сидят,

Сухие петли, да под тяжким грузом всё скрипят,

В глубоких ямах скрыты совести заботы,

С сих пор в глухих умах уж стёрты песни ноты.

Сырые казематы ждут своих друзей,

Как бьёт напором с выси вниз ручей,

Так бьётся о решётку узник головою,

Противится он муки вою,

И истязанию души душою,

Да с жаром бьётся лбом и молится в тиши,

Но откровенья дверь ему и не откроется,

Скорее уж совсем закроется,

Как к счастью, да на крыльях воли не спеши,

Хотя, сим изнурительным тупым трудом

Какой и есть грешок, да и замо́лится,

Но от разрухи в голове, всё ж запустеет отчий дом.

Настал тот час, открылся низменный ломбард,

О том, как Фауст душу дьяволу продал,

Вам не споёт уж нынче бард,

Как из-за пазухи тот вынул тощий горб,

И под залог скупой, за увеселение черта отдал,

Как магисте́рский камень не спасёт уж нищих орд,

О том, как нынче ценится распутницы младое тело,

О том, как нынче низкий грех давно — не белым-бело.

О том, как можно падать без предела,

И запустить совсем благое жизни дело.

А можно ль ранить разум словом?

Лишь поразмыслив вслух о новом?

О чём совсем не ведает Шекспир,

И сам король великих лир,

Но проницательность его хвали -

Ведь он кумир! –

Все лавры наперёд собрав,

В стихах чудесных чуть соврав,

Едва ль теперь потомка пьесой удивишь,

Когда в награду слово лишь сулишь.

И впредь уж не закрыть пристыжено лица,

Чтоб не видать земного преступленья,

Когда сомнения толпы пожрут богов сердца,

Чьи набожны и так скучны рассудка повеленья,

Тогда уж разорвутся путы вяжущие словом гнев,

Мы созерцать на век останемся, всего на миг присев,

И после пира мусор весь волною смоет утренний прилив.

От взмаха буйного все разобьются чаши, наполненные горем,

Трагедией дневное небо разразив, и бурей сине море.

Сотрём ладонью же аттическую соль мы с мёртвых губ,

Друзей же наших, каких принёс когда-то в жертву душегуб,

Сотрём же всякие улыбки, слезами горькими запив,

И боли вздохи и стенанья, уйдём мы навсегда — забыв,

Окончим путь, к мечте божественной приплыв,

И бросим якорь мы в Элизия залив.

IV

И шепчет дьявол, во всём хуля богов,

Летит, не чтя границ и берегов,

Одно лишь слово — рухнет мир,

Одна лишь песня — и не услышать лести лир,

Один лишь миг и рухнет низ,

И жизни смысл решит всего один каприз.

И не узнает странник белых роз,

Покуда стебель не возрос.

Настала полночь звон пробил,

Распутства дух средь океана душ удил,

И всё смеялся, в пляс пускался — думал петь,

Но разорвал о скалы сеть!

Тщеславным планам шёл конец,

Но вовремя ему худую весть принёс гонец.

Лукавый дух велел собраться ратью,

Руководить желал великой тёмной знатью!

Дух распутства, дух лукавства,

Дух безделья и безверья,

Дух вранья и тяжкого житья,

Дух вражды и суеверья,

Их полно́ пороков племя,

Уж настало их заботы время!

Меж тем, безумный дух на крыльях страсти роковой,

Всё мчит и мчит, да не находит за горой,

Ни упоения, ни славы!

И вдруг летит пред ним орёл двуглавый,

Вздымаясь ввысь, блестит пером,

А клюв его набит же чистым серебром.

Дух алчный жаждет адской лавы,

И камнем падает лукавый,

Он полон злости, хочет кары,

Всё мчит к безумию земли,

Вслед оставляя судна жизни на мели.

Крылатый рвёт на части бедные сердца девиц,

От совести померкшей, готовых падать ниц,

Честолюбивый замысел его толкает жар со дна нутра,

И для греха, созрев, всё ожидает тот утра́.

Дух ненасытный, дух забвенный, всё ищет в душу узкий лаз,

Да упиваясь пламенной любовью, стыдясь, не прячет всюду глаз.

Не мучает его вина,

И кровь от сладострастия черна,

Осталась ли хотя б одна душа ему верна?

Иль все потухли в тяжкой муке,

Иль он порочит честь всего лишь от великой скуки?

Не существует для него разлуки!

И нет счастливых дней,

Когда же вместе, просто, чьи-то руки,

Когда танцует свет среди теней ветвей.

Скрыв за наве́сом ухищренья,

Крылатый демон, день и ночь, готовил похищенье,

Готовый на любую низость, отрёкся от души спасенья,

Открыл врата, наполнил мир скупою злобой, да великим униженьем,

Посеял воину он всяк позорно пораженье,

Отверг, тем самым, белый свет — сердец потухших исцеленье,

Впустил могучий дух, Блаку́ру-Бестию52, а сам пошёл на пониженье!

И затряслась земля,

И Зевс упал и скрылся в глубине,

Да возопил от ужаса Аид в земной коре,

Сам Посейдон затих в своей глухой норе,

И никакой мудрец уж никогда не изречёт глагола совести,