class="p1">Тогда и сдержанность и ум прекрасны.

Они же твой поток словесный,

Так держат на цепи,

Что из пут крепких ему уж не уйти.

И смысл их многовесный,

Даёт рассудку в голову прийти.

Познание дневного ж празднолюбия –

Есть к лени ежедневная прелюдия –

Она и так и сяк валяется от бока с бока,

Её сестра и брат — есть лежебока.

И для ума нет ядовитей лени –

Людской обузы праздной тени.

И мал душой тот недоросток,

Который мнит себя рукою властной,

Его прельщает этикет –

А делом лишь скупой подросток.

Сей недоросль роняет слов букет,

И по щекам врагам небрежно хлещет,

Чему и меры нет!

О нём то и наслышан белый свет,

В томительных стенаниях зазнавшийся — опасный,

Он дал обет негласный –

Воткнуть во плоть коварства сей стилет,

Но ненависть его — всего лишь результат незрелых лет.

Глаша́тай придворный дует в рог,

А на бумаге для него и смысл

Стопа́ таков и сильно строг,

За толкование его обманщик сей выигрывает торг,

Вещать, любитель он, на все четыре стороны,

Крепки обмана сети и слова — вельможами дарованы,

Внушить желает пустозвон,

Что гром — есть колокольный звон.

Да из пустого перелить в порожнее,

К его наветам, друг, быть надо осторожнее!

Уж просто, гениальность духа вручается в награду,

Какая превращается в холсты, поэмы и отраду,

А для художника в потоки мысли!

Но главное — что б эти мысли были чи́сты!

Великим памятники, да строят быстро,

И вдохновлённая толпа,

Стуча огнивом друг о друга,

Так высечет души огонь и вложит в руки им,

И вылетит сквозь белый дым,

Сердец трепещущих, искра,

И никогда с полей любви, не унесёт пыльцу ветров молва.

Когда подруга предаёт забвению могучий символ дружбы,

То дружба превращается в подобие убогой службы,

Подружка из тебя — хоть косы вить,

Но для характера мужского такую перемену

Ни за что нельзя простить!

И лучше ползать в нищете и простоте,

Избегнув всякого людского взора,

Чем подле женских ног, у трона!

Ох! Эти элегантные девицы,

Всегда такие лёгкие, щебечут как синицы,

А сами ценят верность,

С мужами63 изменяя,

Потом, от них по случаю, рожая,

Хватают казанов за щедрость,

И тянут всякую иную ценность.

Во всех грехах самих мужей же обвиняя,

Пока не пойман — то не вор,

В своей избе не видят сор,

И нарушают данный свыше уговор.

Родное чадо в колыбели,

Где ангелы сонеты нежно пели,

Не признаёт отец,

И чужд ему гнезда его младой птенец.

Старается от крови откупиться,

— И лучше, — думает, — ему бы не родиться! –

А самому пойти в кабак повеселиться,

Напиться и забыться,

Для успокоения души ранимой,

В объятиях почтенной и любимой

Бутыли, и жизни, меньше правильной, чем мнимой,

Рождает по ночам столь гадостный экстракт,

Которому сильней, чем отпрыску, тот рад.

А мать ремнём стегает сына,

Для воспитательных и прочих мер,

Чтоб подавить в нём мужества начала,

Чтоб тот и пискнуть ей в ответ не смел!

А для того, кто зарождён в утробе горя,

Несчастная всё просит слёзно гроба,

Пока родиться не успел!

Горгона яд презренья изливает,

Её видение — герой Персей её сбивает,

Он зеркало судьбы в осколки разбивает,

И взгляд безумный, фурии, в её же очи отражает.

И ждёт медуза роковой минуты,

В засаде спят её коварства спруты,

И локоны её шуршат,

И слышен больно громко тихий шаг!

Но молния сверкнув с небес,

Её же ослепить могла,

И очи гиблые в далёко та ехидна отвела,

А быстрота уж голову то с плеч снесла! –

Ахилл несясь на крыльях словно лань,

Персея щит принёс ко Прометею в дань.

О, смертный человек,

Узри бессмертья торжество,

Ты для небесного святого божества — земной червяк,

Хватаешься за мнимое ты с ним родство,

А для него — ты лишь пустяк.

Его соизволение лишить

Тебя способно и жизни и богатства,

И стоит ли вперёд спешить,

Из-за бездонного людского любопытства?

Страдать и мучиться так безотрадно,

Как лишь способно тело, слеплённое из глины,

И было б это странно,

Если люди все были б мысли исполины.

Скука от ума, что может быть опасней?

Что может хуже быть страстей напасти?

Что ж может породить такую тягу к буйству,

Которая способна подтолкнуть к убийству

Той хрупкой совести и принципа воинственного я?

Во истину души тепла, не затушить огня.

Ведь духом пали мы, иль это лишь пустяк?

И как же получилось так,

Что победили в сей морали дикари?

Грызут других, плюют друг в друга,

И хоть на части разорви — но ничего не говори!

Мы ль себе и им прислуга?!

Они ль богоподобные цари?!

И в этом разве вся заслуга,

Что стали чужды люди друг для друга?

Но ты держись — своё ж возьми,

В себе ты зверя победи!

Что властвует над нами?

Все наши чувства — соли привкус,

А наша явь наполнена ночными снами,

И жизнь, как кислый уксус,

Так сто́ит нам грустить, молясь лишь вечерами?

Боимся мы заката,

Иль жаждем мы рассвета?

Но от заката, до рассвета -

Тьма — всего лишь пустота для света.

Вернуть назад слова, мгновения — нельзя,

Как невозможно обновить свою же шкуру,

И где же вы — мои друзья?

Иль я зову вас лишь впустую?

Иль я цепляюсь лишь за миг,

Напрасно прожитый, каким наполнен этот стих?

Вы? Иль я о го́дах пройденных тоскую?

Когда-нибудь поведает гранитная плита,

О чём же всё-таки тоскуют небеса.

Под тяжестью же́рнова мельницы,

Что прочно в жизни сей?64

Взрастить то семя ты сумей,

Какое было брошено заложницей,

Давно минувших дней.

Пока нам ум мешает жить,

Так сложно в радости продлить

Те годы юные, когда бушует молодая кровь,

Когда зовёт на подвиги любовь,

А ты становишься суров, угрюм,

И в этом виноват твой вольный ум!

С каким живётся безотрадно,

Какой так мысли впитывает жадно,

И видит всех людей насквозь,

Знакомясь с их душой лишь вскользь.

О, одиночество! Способно ль ты любить?

Иль ты способно лишь губить,

Ещё живое содроганье?

Готова ты отдать на растерзанье

Такое жалкое дитя, какое предало себя?

Когда из тишины тебя зовёт никто,

И кто тогда откликнется на зов? Ну кто?

Великий крик души лишь эхо передаст,

Но что оно, глухое и немое, для