…Я подсунул ему анкету Пруста, ту, что Пруст заполнил в 1886 году.

Папа пробежал ее глазами, радуясь, что мы с ним наконец-то общаемся как Отец с Сыном.

Когда вошла Мамочка, показал ей:

– Вот, смотри… это он специально для меня заполнил…

– Это Пруст специально для тебя заполнил.

– Да? Ну, никто не обязан знать все. Ты вот даже что такое интеграл вряд ли помнишь… Но почему он взял себе за образец именно Пруста? – И папа быстро набрал в телефоне «Пруст». Прочитал и отозвал Мамочку в сторону. – Послушай, тут написано, что Пруст гомосексуалист. Мы должны об этом поговорить. Он… э-э… я хочу сказать, он может быть…

– Что?! Ты хочешь сказать, он… Ты с ума сошел?!

– Но так может случиться… Что ты будешь делать, если он?..

– Я? Я современный человек, я всех принимаю такими, такими, такими… какие они есть… Я очень современный человек, но я буду плакать, я буду очень сильно плакать… Я все приму, но буду очень плакать… – сказала Мамочка.

Мамочка вздыхала, папа вздыхал, они толкали друг друга локтями и говорили: «Ты скажи» – «Нет, ты скажи» – «Почему я?» – «Потому что ты мужчина» – «Вот именно что мужчина»…

Они так долго обдумывали, не голубой ли я, что я всерьез задумался, не голубой ли я. Но с какой стороны ни погляди, получалось, что нет.

Наконец папа сказал:

– Если ты, если тебя не интересуют девушки… Понимаешь, о чем я? Не нужно это от нас скрывать. Мы примем тебя любым.

– Что значит «примем»?! – возмутилась Мамочка. – Что значит «любым»? Мы любим тебя! Ты самый лучший!.. Я буду плакать, я буду очень плакать… Но я тебя пойму и поддержу.

Я благодарно кивнул.

– Он кивает, смотри, он кивает… – горестно сказала Мамочка. – Значит, это правда? …Ну что же, значит, так тому и быть. Я буду ходить на гей-парады. Если у нас запрещают гей-парады, то я буду ездить на гей-парады в Амстердам.

Помучил их еще три с половиной минуты и сказал, что я не гей.

Так и сказал:

– Я не гей. Я гетеросексуал. С чего вы вообще взяли, что я гей? Из-за того, что мне случайно попалась на глаза биография Пруста и я списал оттуда анкету? Это глупо.

– Ф-фу, камень с души свалился, прямо огромный мешок камней, – сказал папа.

– Ага, вот ты и показал, что ты не современный человек, не толерантный человек! – сказала Мамочка, как будто не говорила минуту назад «я буду очень плакать». – Ты не способен понять и принять собственного сына! Ты поддерживаешь своих учеников нетрадиционной ориентации, а собственного сына не можешь поддержать! Ты ретроград и сторонник традиционных ценностей, вот ты кто!

– При чем здесь мой сын?

– Как при чем?! Он только что признался, что он не гей! А ты… Ты не можешь его поддержать.

Иногда я думаю: как жаль, что они развелись, у меня была бы нормальная семья. А иногда я думаю: как хорошо, что они развелись, рядом с ними можно сойти с ума.

– В чем я не могу его поддержать, если он только что сказал, что он не гей?

– Не можешь его поддержать в том, что он не гей.

Папа трясет головой, как лошадь:

– Я уже ничего не понимаю… Ты не могла бы более четко выражать свои мысли?

– Я не твой ученик! Я не у костра сижу! Не в байдарке плыву! Не пытайся меня возглавлять! Я четко выражаю свои мысли, я писатель!

– Ты писатель?! Ты не писатель. Лев Толстой – писатель. Ты беллетрист, в лучшем случае.

– Ты тоже не Макаренко!.. Не Ушинский!.. Не Фрейд! Не Юнг! В лучшем случае!

Папа молчит.

Она кричит:

– Не смей так со мной разговаривать!

Он уходит. Следующий визит спустя месяц.

Вернусь к тому, что меня волнует (нормальный ли я?).

Я точно не гей. Меня не тянет к мужчинам, меня тянет к Лизавете. Меня вообще не тянет к мужчинам и очень сильно тянет к Лизавете.

Возможно, я однолюб. Одна лишь Лизавета будит во мне дикие мысли о сексе, от одной лишь Лизаветы меня током бьет, это страсть. Та самая, что поглощает человека целиком.

Надеюсь, что я не Гумберт, совратитель малолетних. Лизавета младше меня на два года.

Дружить с плохой девочкой?

Почему Берте ужасно не нравилась новая соседка по прозвищу Карл?

Она живет одна и не пускает к себе в гости маму,

умничает,

она неприятная,

надо признаться, она кое-чего достигла,

плохо влияет на Клару.

На самом деле пункты совсем не противоречат друг другу: человек может кое-чего достичь, будучи неприятным.

Насколько плохо Карл влияет на Клару, можно судить по списку «Что плохого Карл сделала Кларе»:

– уговорила Клару развестись,

– убедила ее бросить институт,

– внушила ей несусветные мечты.

В целом получалось, что из-за ее дурного влияния Клара разрушила свою жизнь.

В соседней квартире с Кларой, на третьем этаже, появилась девушка Клариного возраста.

Она не понравилась Кларе: здоровалась неприветливо, не улыбалась Мурочке, одевалась в стиле подчеркнуто независимом, длинное холщовое пальто уже кричало «я не такая, как ты, я не буржуазная», а в лице ее было что-то злое птичье.

Когда знакомятся две девочки любого возраста, они прежде всего решают для себя вопрос: кто лучше? Клара, нежная, тонкая, большеглазая, подумала о новой соседке: «Да ну, ничего особенного». Девушка представилась: «Алена Карлова, зови меня Карлом, меня все зовут Карлом». Высокая, длинноногая, с бледным злым лицом, выпуклыми глазами – Клара пригляделась и уже точно решила: «Ничего особенного, некрасивая, необаятельная».

Двадцатилетней девочке снимать квартиру было необычно, в этом был вызов, неустроенность, неблагонадежность – хорошие девочки квартиры не снимают, хорошие девочки живут с мамой-папой. Все это прекрасно выразила Берта в словах «что это вдруг – квартира?».

Однажды в субботу Клара вышла с Мурочкой на прогулку, отправилась в Таврический сад, бродила там по аллеям и думала, что ее жизнь скучна и бессмысленна. Теперь, когда с Мурочкой все образовалось, все счастливо и спокойно, было неясно только одно – что с собой делать. Институт не забирал нисколько ее сил, – ходила туда пару раз в неделю, что-то там такое за нее решали-сдавали, в общем, типичное «папа у Васи силен в математике». Дома тоже было все легко: сверху спускались котлеты, был муж, Стасик, с ним ходили в гости, принимали гостей, секс по средам и субботам, умереть от скуки, – что делать с собой-то?.. Ближайшие годы гулять с коляской в Таврическом саду? «Господи, господи, неужели это моя жизнь?» – подумала Клара. Заплакала.