И мама стала энергично меня «кутать» и«закрывать душу». «Душа», по ее мнению, это область горла и груди.

Через десять минут мы были уже дома. Мамабезостановочно укоряла меня, что я за собой не слежу и заболеваю «специально,чтобы портить ей нервы». Можно подумать, я заболела по собственному желанию.

Я измерила температуру — ровно 39°.

— Ну вот! — закатывая глаза ипотрясая ладонями, воскликнула мама. — Ну вот! Надуло! Доходилась раздетой!Доходилась! А я говорила — кутайся, кутайся! Ты душу не кутаешь! Вечнонараспашку ходишь! Ну что за ребенок!

— Да куталась я, куталась, — вялооткликнулась я. — Сама не знаю, в чем дело. Холодно вроде не было.

Мама принесла таблетки, мазь, заварилаэвкалипт и ромашку.

Было как-то странно в четыре часа утра лежатьна кровати в полубредовом состоянии и видеть туда-сюда бегающую маму. Я невоспринимала окружающую действительность — мысленно находилась еще в городе Марата.Вокруг меня происходили какие-то события, но я в них не вникала.

— Это ты от переживаний заболела, —вдруг сказала мама, тем самым опровергая собственную версию о «незакутаннойдуше».

— Почему ты так решила?

— А помнишь, — сказала мама, междуделом сунув мне в рот ложку меда с луком, — ты училась во втором классе, иоднажды к нам в гости пришла тетя Оля с соседней улицы?

Я вспомнила тетю Олю. Это была женщинанеопределенного возраста — может, ей было тогда сорок, а может, и шестьдесятлет. И сейчас она выглядит так же — абсолютно седая, вся какая-то сухая и скрупными белыми зубами, как у лошади. Я никогда не могла определить, онивставные или натуральные.

— Помню, — ответила я, глотая мед слуком.

— Ты тогда смотрела мультики, а онасидела и рассказывала историю о какой-то женщине-сектантке, которая завелась внаших краях. Эта история настолько тебя напугала, что ты заболела от страха. Ив школу неделю не ходила. И вот ты снова заболела от переживаний.

Я задумалась. Наверное, мама права. Я заболелаименно от переживаний.

— Что делать, если Марат будет звонитьмне на телефон? — спросила мама.

— Трубку мне дай. Я скажу ему все, чтонужно.

Мы помолчали.

— У вас такие странные отношения… —призналась наконец мама, накладывая мне компресс. — Вы только и делаете,что ругаетесь и не даете друг другу объясниться. Может, лучше выслушать его?

— Не в этом случае, — покачала яголовой, лежащей на подушке. — Сейчас никакие объяснения не нужны. То, чтоя видела, никак не может быть недоразумением. Мне все и без объясненийпредельно ясно.

— А что, если ты что-то не такпоняла? — с сомнением спросила мама.

— Мам, что я могла не так понять? —усмехнулась я, почему-то стараясь не пересекаться с мамой взглядом (наверное,не хотела видеть, что меня жалеют, не хотела чувствовать себяпокинутой). — Они шли под ручку. Он ее проводил до института. Она егопоцеловала на прощание! Назвала любимым! Если бы ты видела, какими глазами онна нее смотрел! А она — на него! Нет, мам, здесь все понятно. Они любят другдруга.

— А расскажи мне все подробно, —попросила мама, удобно устраиваясь в кресле, словно собиралась посмотретьзахватывающий фильм.

Я вздохнула и пересказала, что видела вчераднем. Также сказала, что шел снег.

— Вот! — эффектно ударив ладонью оладонь, воскликнула мама, когда я закончила рассказ. — Теперь я поняла!Снег растаял и голову тебе намочил! И ты заболела! Ну и, конечно, отпереживаний тоже…

— Да ну ее, эту болезнь, — махнула ярукой. — Что скажешь?..

— Правильно ты поступила! Теперь я тожеуверена, что они встречаются. Надо же, как все сложилось… Марат в гости к намходил, стал мне почти сыном. А оказался таким двуличным. Тут ты была, а там этадевушка.

— Ты считаешь, что, когда он со мнойдружил, она уже была?

Заметив мой подавленный вид, мамаспохватилась:

— Не знаю! Но буду надеяться, что онапоявилась после лета. Потому что если до, то это вообще жестоко и ужасно.

— Мам?..

— Что?

— Может, ты тоже номер поменяешь?

— Ни за что! — тут же среагироваламама. — Его сотни людей знают! Не буду же я всем новый номер сообщать!

— Ну вот, — проворчала я, — какумирать — так в одиночку.

— Сейчас ремня получишь! —пригрозила мама. — Сколько раз я тебя предупреждала — не говори о плохом!Слова и мысли материальны! Может, попытаешься заснуть? — Она выключиласвет.

— Попытаюсь…

— Спи, родная, спи… Вместе со сном уйдутплохие мысли.

Мама вышла из моей комнаты.

Я думала, что не усну, но вопрекипредположению вдруг резко провалилась в глубокий сон. В этот раз мне ничего неснилось. Сна без сновидений я очень боюсь. Каждый раз, просыпаясь, задумываюсьнад тем, где бывает моя душа, когда я засыпаю. А что если однажды я вот такпровалюсь в черную бездну и не вернусь?.. Бррр…

Когда проснулась, сначала не поняла, гденахожусь.

«Я у бабушки, — уверенно подумала я. Итут же засомневалась: — Нет, дома. А почему не у бабушки? Я же к ней приехала.А-а-а… а потом обратно уехала».

Постепенно последние события сталивосстанавливаться в моем сознании. Я приехала к бабушке. Утром пошла к Марату.И увидела его с другой. А потом уехала домой. В поезде заболела.

— Да уж… — глядя в одну точку,сказала я.

В теле была удивительная легкость, а в голове— ясность.

Я взяла термометр, лежащий на прикроватнойтумбочке, и измерила температуру. 36,6° — хоть в космос лети.

Я подошла к окну. На улице было еще темно.

«Сколько же я проспала?» — озадачилась я ипосмотрела на часы на экране мобильного телефона.

«19.30».

Меня как ледяной водой окатили.

«Полвосьмого вечера! — изумиласья. — Я проспала больше двенадцати часов! Надо же… Или несколько суток?»

Я вновь взглянула на время. Слава богу, хотьчисло было прежним.

Значит, не еще темно, а уже…

И вдруг меня нестерпимо потянуло на улицу. Японяла, что нахожусь дома, в родном городе! У меня было чувство, будтоотсутствовала целую вечность.

Я выбежала из комнаты.

— Полина! — воскликнула мама. Онасидела за компьютером и, должно быть, как всегда, сочиняла статью для своеймистической газеты. А может, писала новую книгу.

— Мам, я погулять хочу!

— Не пущу! — воскликнула мама истала в дверях. Она расставила руки, давая понять, что на улицу меня невыпустит.