тридцать один год, раковая опухоль – четвертая степень рака желудка и метастазы в нервной ткани. Никакой обезбол, наркота не помогали. Шло поражение тканей. Мария ревела из-за пациентки каждый день. Боль, пациентка абсолютно голая, сдирает одежду с тела перед другими пациентами – ей все равно, что подумают окружающие, она страдает. Тело режет, ее выворачивает изнутри… У нее был ребенок и муж. Их не пускают к ней. Она трое суток не спала. Она хочет спать, но не может. Вся бледная. Измученная… Медсестры бегают, но они не могут помочь… Ближе к вечеру появился суровый внешне врач. Но вся его суровость исчезла, когда Мария услышала вдалеке слова этого мужчины. Он вел ее на каталке по коридору, проговаривая: «Тихо, моя хорошая». От сердечных слов через боль пациентка засыпала… «Вау, вот это врач!» – восхищалась тогда Мария. Позже она заметила кольцо на пальце доброго врача. Но врачам же нельзя носить кольца? – подумала она. – Негигиенично… Мария подошла к врачу, заговорила с ним на врачебном языке и поняла, что это вовсе не доктор, это муж пациентки. Он где-то достал белый врачебный халат и как-то каждый день пробирался в больницу. Как его до сих пор никто не заметил? Муж ухаживал за ней сутками… Катал днем и ночью на коляске. Метался в стороны, пытался одеть во время болезненных приступов, успокоить… Он старался быть тем самым обезболивающим, которые никак не помогали… От осознания всего этого Мария ушла проплакаться на лестницу. Рабочая смена Марии подошла к концу. Выйдя на следующую смену, Мария узнала, что пациентка отмучилась – умерла… Что будет с их шестилетней дочерью? Как муж будет хоронить любимую жену…

***

Когда я вернулся в палату, Коновалов уже вел на повышенных тонах разговор с Тарасовым. Его бородатое серьезное лицо сковало негодование.

– Вот ты про «шоферов» говорил, а я-то хотел этим самым шофером быть. Людям пользу приносить. В любой сфере. Все равно. Наше поколение было такое. Ну, по итогу я не оплошал, не стыдно перед людьми мне… – проговорил Коновалов.

– Ну и как? Получился шофер? – спросил, уложив голову удобнее на подушке, Тарасов.

– Если взять твое, друг, сравнение, то в каком-то смысле и побывал «шофером». Чиновником в своем городе. Меня окружали друзья, но все пошло косо – начали плохо мне делать. Не плечо помощи, чтобы все эти гнусные проблемы решить, подставляли, а все решили заработать. Представляете? А я верил, что так нельзя. Перестали мне верить окружающие. Давление оказывали. Убрать хотели, выставили шахматную партию против меня. Шах с матом сделать вздумали. Народ любил меня. А коллеги нет. Не мог я говорить на их языке. Меня убрали, потому что я не брал того, что не мое. Не продвигал интересы всяких «чертей». Человек я прямой, говорил все сразу. Не мог я прятаться по лисьим норам и кривить душой, лизоблюдничать. Говно я называю говном. А в жизни, конечно, были грехи и ошибки, но их я старался покрыть сполна. А кто говорит, что чист, либо врет, либо глуповат. За свою жизнь Иисусов я не видал…

– А я вот считаю, главное достоинство – в полном бескорыстии в жизни, – высказался Прохоров. – Человечеству необходим «гимн» неэгоизма. Сейчас главный гнойный прыщ людей – деньги, польза, деньги. Цивилизация в опасности. На смену коллективной совести пришел бизнесмен, торгаш. Великая культура, держащая нравственность на должном уровне, где она? Больно на это смотреть…

– Мне не нравится время сейчас. Мне нравилось то время, оно было лучше в плане деятельности порядка и дисциплины, – высказался Марат Рустамович. В современном мире много алчности и подлости. Они присуще в мире.

– Стыдно, что мы нищие, больные и устраиваем чемпионаты мира, строим стадионы, на которых воруют, а дети в это время умирают от голода и рака. Cтыдно! – кинул громко с крайней койки Резин.

– Ну и как жить во всем этом?! – не выдержал я.

– Я смотрю на это как на игру. И все-таки надеюсь, что все закончится хорошо, – откликнулся Прохоров, смотря на меня искренне.

– На зло нужно отвечать добром, все религии говорят об этом. Если я оставлю после себя добро и пользу, мне воздастся уже в другой жизни, – произнес ровно Марат Рустамович. – Cмысл жизни человека – надо успеть быть полезным и верить. Я думаю, необходимо оставить после себя воспитанных детей и дальше они уже будут воспитывать свое поколение. И там уже, кстати, и появится те самые «механики», «слесаря» и тот самый «шофер» – как сказал наш друг напротив, – смотря в сторону Тарасова, проговорил Марат Рустамович.

***

На следующий день у нас появился новый пациент. Сероглазый парень в теле. Лысый, круглолицый. По виду из далекой глубинки. Одет был очень просто, даже могло показаться, бедно. Вконец опустошенный, он неустойчиво стоял в дверях палаты. Рядом с ним модельная блондинка. Ее красота была ранена. Страдание источал каждый контур ее нежного лица. Она плакала. Ее затуманенные глаза смотрели вниз и были налиты слезами. Общая боль подвела их ближе. Они крепко обнялись. Голова девушки мягко опустилась на плечо парня. Сильные мужские руки обняли хрупкую женскую спину. Пара немного успокоилась. Так, без единого движения, они простояли несколько минут. Объятья расцепились, и девушка вдруг разрыдалась сильнее прежнего. При виде этого лицо парня изменилось, глаза ослабли, по щекам пробежали беспомощные капли. Они стояли друг напротив друга, долго… О чем-то тихо говорили. Парень, с комом в горле, пытался что-то объяснить. Девушка задрожала, борясь с собой, развернулась и на одном дыхании вышла за дверь. Молодой человек некоторое время стоял в молчании. Cтоял так, словно утратил жизненно важную, необходимую опору… В тот момент мне в голову пришла мысль: «И хорошо, что у меня никого нет…» Парень, будто на бессознательном автомате, прошел к свободной кровати рядом с Тарасовым. Он уложил вещи в тумбочку и устало присел на кровать.

– Как тебя зовут, братка? – завидев нового соседа, спросил наш самый общительный обитатель палаты Резин.

– Варламов Борис.

– С чем?

– Со слюной.

– Я даже не знал, что такое бывает. Вот дает этот кансер! – удивленно проговорил Резин.

– Операцию делать будут?

– Да, квоту дали…

– Повезло с квотой, так бы тебе кабздец был бы.

Парень промолчал, тихо опустив голову.

Мое тело словно окоченело. Я неподвижно сидел на кровати, уставившись в одну точку где-то на стене. Я утонул в долгих мыслях, сложных, кривых линиях разума. В скрытых темных дебрях сознания. Я чувствовал непонятную растерянность, которую никак не мог объяснить… Увиденная сцена между девушкой и парнем