– Он просто встал и упал… – вдруг проговорил тихо Резин. – Дежурная медсестра сказала, давление…

Я не знал, что сказать… Я словно провалился. Провалился в глухое отчаяние…

Опустевшая соседняя кровать меня окончательно добивала. Присев на свою койку я взглядом остановился на тумбочке рядом. На ней лежала коробка печенья Прохорова… Казалось, будто ее только что открыли. Вот одно печенье на тумбе в крошках лежит, надломленное… Он любит сладкое… За время нахождения в больнице Александр Ильич стал для меня не просто обычным соседом по палате. Его мысли, которыми он делился со мной каждый день, крепко обосновались в сознании. Где-то внутри я чувствовал, уверенно ощущал, что отголоски силы духа и воли Прохорова неосознанно передались мне. Этот седовласый незнакомец со статным профилем стал мне по-настоящему близок… Мне надо собраться, Александр Ильич скоро вернется, это всего лишь давление…

***

Следующий день начался со стремительным входом Марии. Она, шлепая тапочками, мерила у всех температуру.

Тут же зашел врач. Лет пятидесяти, с папкой. Он сразу обратился к Коновалову:

– Вас выписываем. Можете собираться.

– Собираться – это я мигом! – обрадовался Коновалов.

Коновалов был рад вдвойне. Ведь сегодня приходила его жена. Он не таил зла на нее за то, что не посещала его, не поддерживала. Увидев глаза жены, Коновалов сразу все понял. Она просто не могла принять, что ее муж, всегда здоровый и сильный, как горный хребет, болен такой болезнью. Она не могла в это поверить. Ее сковывал страх перед смертью. Он простил ее, ведь понимал, что виноват сам. Cлишком ослабил ее вездесущей опекой. Да и, в конце концов, если бы не любила, то просто бы ушла…

– А вас переводим в другое отделение, – просматривая историю болезни, обратился врач к Герке.

– Без проблем. Мне что тут, что там, – равнодушно заявил Герка.

– Ну что, проследуем в операционную? – сказал врач, смотря на меня сквозь очки.

– Хорошо… – ответил я.

Пришло время – время моей операции. Анализы все сданы. Меня ждало удаление опухоли под общим наркозом. Как все проходило, я помню с трудом. Последнее, что осталось в памяти, это как я ложусь на холодный, операционный стол и как мне подают наркоз через маску. Через два часа у меня забрали часть железы. Взамен я получил крупный разрез на шее, слабость и уреженное сердцебиение. Впереди меня ждет короткое наблюдение в стационаре.

Я уже на контрольном осмотре, на стуле перед оперирующим меня врачом, который удалил лишнее и, не побоюсь утверждать, продлил мою жизнь… Я пытался повернуть голову в сторону, посмотреть на регалии хирурга, висевшие в ряд на стене слева. Но ощутимые глубокие рези в шее не позволяли мне этого сделать. Я стараюсь не обращать внимания на боль. Я пытаюсь сидеть прямо, опершись о высокую спинку деревянного стула.

– Первые недели после операции могут беспокоить боли в области шеи. Могут оставаться отеки, – усевшись удобнее на кресле, проговорил хирург почтенного возраста. – Боли – это норма, бояться не надо, со временем болезненные ощущения пройдут и никакого дискомфорта не останется, – подняв глаза с медкарты, проговорил врач.

Я внимательно молча слушал рекомендации этого доктора в белом халате, к которому я испытывал в душе только глубокое уважение.

– Вам нужно нормализовать график сна, обеспечить регулярные физические нагрузки, избегать стресса. Диета нужна. Сейчас вам еще выпишу лекарства.

– Хорошо, – согласился я.

– Если смотреть в общем, пациенты после операции продолжают вести привычный образ жизни и спокойно работать, – подытожил хирург, поставив подпись в медкарте.

***

Вернувшись через день в палату, я сразу встретил молодую девушку, судорожно собиравшую вещи Прохорова. По ее дрожащим щекам текли слезы. Она была пронизана несчастьем. Она страдала всем своим нутром. Лицо выражало непередаваемое горе… Это дочь Александра Ильича, он говорил о ней. Рассказывал простые семейные истории. Рассказывал, какая она жизнерадостная…

«Что случилось?!» – вырвалось у меня. Дочь промолчала…Вот она уложила в дорожную сумку последнее – пакет с печеньем – и внезапно горько разрыдалась во весь голос…

Девушка быстрыми шагами направилась к выходу из палаты и уже пропала за дверью. Я машинально вышел за ней. Я хотел понять, что же произошло, хоть как-то помочь… Большая сумка в ее руках билась о металлические скамейки коридора… Рюкзак Прохорова сползал, все пытался рухнуть с ослабленных плеч девушки. Я ускорил шаг, в шее вдруг резанула боль, я невольно остановился, обхватив ладонями шею. Несчастная, одинокая фигура быстро отдалялась. Одна, в своем отчаянии и скорби дочь исчезла…

– Что тут случилось? – бросил я в сторону Резина, стоявшего с сигаретой у окна палаты.

– Он мог лечь в другую больницу, – проговорил Резин, не повернув головы. – Там бы его спасли. В этой жизни нужно полагаться только на себя, Прохоров бы мог найти себе для лечения место получше. Всем было просто на него наплевать.

Мне нечего было сказать. Слова Резина разрывали меня на мясные, кровавые куски. Я не верил, я не хотел верить. Не выдержав психоза безысходности, я бросился к двери. Мне было просто необходимо выйти, сбежать, удалиться, пропасть, провалиться. Неосознанно, тупо бродя по коридорам больницы, я уперся в тупик с белой железной дверью. Я поднял голову. Над дверью большими красными буквами было написано «ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ». Под дверью стояли женщина, мужчина и парень лет двадцати. Они казались полностью потерянными, разбитыми. Они были лишены жизни, их губило отчаяние горя. Их опущенные глаза все время пытались найти точку опоры, но никак ее не находили. В их чертах лица можно было просмотреть родство, но каждый из них смотрел в разные стороны. Каждый из них переживал несчастье по-своему. Дверь резко распахнулась и из отделения выехала металлическая лежачая каталка. По черному большому полиэтилену на ней можно было понять – там человек. Везли каталку две санитарки. Трое ожидавших под дверью бросились к каталке.

– Не ваш! Не ваш! – воскликнула санитарка.

Трое отстранились. Остановились и продолжили смотреть на глухую закрытую дверь реанимации.

Каталка проехала мимо меня.

– Хорошо, что мы медработники, нас Бог не накажет за вранье, – сказала с улыбкой санитарка.

– Да… Слава богу, – согласилась другая.

Трое так и остались ждать…

Я вернулся в палату.

– Прохорова забрала смерть… – встретив меня глазами, объявил Резин.

Я сел на кровать и зарыдал.

– Это наша участь! Оплакивай нас, бедняков! – воскликнул Резин. – Никому не нужных! Несчастных и никем нелюбимых!

– Нет, ты не прав, – подняв заплаканные глаза, ответил я. – Я не хочу и не буду тебе верить. Тебе надо раскрыть глаза шире. Ты же видел дочь Прохорова! Не