Клод повернул к берегу с твердым намерением ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не поддаваться больше соблазну умереть прежде, нежели истечет отпущенный судьбою срок.

Бессильно повалился он на песок и лежал несколько минут, приходя в себя от пережитого. Потом сел и обвел взглядом побережье с таким чувством, словно выздоравливал после тяжелой, изнурительной болезни.

Было одно из тех восхитительных состояний природы, когда сине-зеленое, в белых завитках волн море, яркое солнце и усеянное летучими облаками небо слагаются в единую ликующую картину, в нечто живое, неуловимое в своей переменчивости и такое прекрасное, что захватывает дух и слезы невольно наворачиваются на глаза. Никогда больше не увидеть этого?! Что значат все его невзгоды перед такой красотой?! Сколько уже раз казалось ему: нет выхода. И все-таки выход отыскивался. Найдется и теперь!

Близился к концу июнь 1868 года...

Трудно себе это представить, когда впервые знакомишься с радостными полотнами французского живописца Клода Моне /1840—1926/ в музеях или рассматриваешь репродукции с его картин в альбомах. На холстах Моне белоснежные яхты пересекают водную гладь, причудливо струятся под лучами солнца стены древних соборов, цветут маки в густо поросших травой лугах и крутобокие стога зовут вас отдохнуть от летнего зноя в их сине-фиолетовой тени.

Между тем все это действительно написано человеком, прошедшим через страшные унижения, нищету, оскорбления и сумевшим устоять от соблазна воспользоваться в жизни проторенным путем, сумевшим выстоять и отстоять свое право на поиск. Три слова: «устоять», «выстоять» и «отстоять» не случайно оказались рядом. Они имеют не только общий корень, но, вместе взятые, выражают суть человека-борца, суть мужественного, принципиального человека.

Клод Моне начинал неплохо. И зрители и критики встретили его появление в 1865 году в парижском Салоне[4] благосклонно. Обратите внимание на отзывы, каких удостоился он, выставив два пейзажа: «Мыс Эв» и «Устье Сены в Онфлере».

«Его «Устье Сены» заставило нас внезапно остановиться, и мы его уже не забудем. Отныне мы с интересом будем следить за будущими успехами этого искреннего мариниста».

«Моне. Автор самой оригинальной, самой искусной, наиболее основательно и гармонично исполненной марины[5], какой не выставляли давно».

1866 год. Показанная там же «Камилла, или Дама в зеленом» получает высокую оценку даже самых взыскательных критиков, в том числе и Эмиля Золя.

Избери молодой художник образцом для подражания кого-нибудь из представителей академической живописи, бывшей в чести как у правительства Наполеона III, так и у жюри Салона, и он с его одержимостью и невероятной работоспособностью мог, видимо, в скором времени стать постоянным участником ежегодных выставок Салона и преуспевающим человеком. Спекулируя на вкусах буржуазного обывателя, эти художники писали душещипательные, слащавые или напыщенно-героические картины, строго следуя штампам и канонам, раз и навсегда установленным Академией художеств. /Не случайно термин «салонное искусство» стал синонимом бессодержательности, банальности и внешней красивости во всяком искусстве./ Моне, однако, позволил себе смелость брать пример с тех, кого не очень жаловал Салон. В своих взглядах на живопись он опирается на пейзажистов нормандской школы — Будена, Йонкинда, на художников-реалистов предшествующего поколения — Коро, Курбе, барбизонцев, на искания тогдашнего кумира молодежи — Эдуарда Манэ. Своими устремлениями он заражает и друзей: сначала Ренуара, Базиля, Сислея, позднее — Писсарро и других. Вполне естественно, что уже следующий Салон — 1867 года — отвергает представленную Моне картину «Женщины в саду». Подобная участь постигает и работы его приятелей.

Что же насторожило жюри в новом полотне Клода Моне? И нечеткость силуэтов, и слишком светлый колорит, и неглубокие тени, и, конечно, свободные мазки. Все это противоречило общепринятой манере письма, не походило на приглаженные, исполненные в условной коричнево-темной гамме работы художников-академистов.

В то время молодые художники в Париже работали разобщенно, в отрыве от критики и публики. И попасть в Салон — многое значило для них. Это была бы известность, выход на богатых коллекционеров и просто покупателей, возможность получать заказы, а следовательно, какой-то заработок. Поэтому Моне и его друзья продолжали посылать туда свои холсты и в последующие годы, но в основном безуспешно, ибо искания уводили их все дальше от традиционного искусства.

В 1871 году Моне с Камиллой и сыном поселился неподалеку от Парижа, в маленьком городке на Сене — Аржантее. Купил лодку, оборудовал ее каютой и тентом из парусины. И в этом плавучем ателье[6] путешествовал по реке, писал воду, зачарованный ее изменчивостью, ее слиянностью с солнцем и небом; писал яхты парижан — любителей парусного спорта; уютно раскинувшиеся на берегах Сены местечки. Или, захватив мольберт, вместе с друзьями, которые подолгу гостили у него, отправлялся в окрестности городка, на берег, в прилегающий к дому сад,— где они все вместе писали или рисовали какой-нибудь общий мотив, часто и охотно позируя друг другу, как позировали в один из дней он и Камилла Эдуарду Манэ /см. страницу 28/.

Мастер, на которого с обожанием смотрели художники из группы Моне, чьи оригинальные, глубоко реалистические полотна и удивительное владение цветом всегда восхищали их, приехал сюда из Парижа на лето в 1874 году, снял виллу поблизости и занялся вместе с ними пленэрной живописью, той самой пленэрной живописью, без которой невозможно представить себе теперь формирование всех последующих пейзажистов Франции.

Когда-то еще в юности, когда Клод жил с родителями в Гавре и увлекался рисованием карикатур и шаржей, его заметил местный живописец Эжен Буден и пригласил поработать летом вместе с ним и другими художниками на пленэре, то есть на открытом воздухе. Так Моне стал очевидцем того, как вдумчиво, любовно пишет его наставник свои знаменитые пляжи. Тогда-то в душу шестнадцатилетнего юноши и заронилась первая искра трепетного отношения к природе, необычайного преклонения перед ней. И вот теперь, в Аржантее, эта искра разгорелась в Клоде таким всепожирающим огнем, что он жил только одним желанием: запечатлеть эту вечную и поминутно меняющуюся под действием света и воздуха красоту на своих холстах, поведать о своем восхищении ею людям.

За семь лет, проведенных здесь, им были написаны такие шедевры, как «Регата в Аржантее» /1872/, «Маки» /1873/, «Мост в Аржантее» /1874/ и другие. В каком направлении шли его поиски, легко представить, если сравнить «Трувильский порт» /страница 29/ и «Маки» /страницы 32—33/.

Палитра «Трувильского порта» /1870/ уже сильно высветлена. Воздушная дымка и рассеянный свет размывают горизонт, объединяют небо и морскую гладь. Пейзаж, мы это буквально ощущаем, напоен морским воздухом и написан необычайно легко и артистично. Но чувствуется, что художник еще заботится о впечатлении, которое должна произвести