— Пошли, — недружелюбно кивнул он.

У аэропорта нас ждала белая «Волга» во вполне приличном состоянии. Не иномарка, конечно, но мне сойдет — лишь бы доехала.

— Что-то вещей негусто, — подозрительно кивнул водитель на мою сумку через плечо.

— Мне хватает, — отрезал я.

Добирались почти три часа. Навигатора в машине не было, поэтому пользовался водитель картой да языком, когда спрашивал дорогу в особо запутанных местах.

Но добрались. Поселок оказался деревенькой в три улицы.

Мы остановились напротив типичного для российской глубинки, дощатого, на три окошка дома с жестяной крышей. На небольшом участке за хлипким забором теснились два сарая. По двору бродили куры и цыплята. За столом скучала пожилая дородная женщина — скорее всего это Светлана Дмитриевна, соседка, на которую ссылался Паша Архимед в своем предсмертном послании.

Я крикнул:

— Встречайте, хозяюшка, гостя.

И прошел на участок. Отчаянно залаяла сидящая на цепи здоровенная собака неизвестной науке породы.

— А что, жданные гости? — хитро прищурилась хозяйка, поднимаясь со скамейки.

После объяснений, что я знакомый Павла и приехал глянуть на его дом, она вынесла из дома тяжелую связку ключей и, положив ее на дощатый стол, спросила:

— К нам надолго?

— Даже чайку не попью, — усмехнулся я, отхлебывая квас, который хозяйка мне щедро налила в кружку. — Вон кабриолет ждет. Посмотрю на дом.

— Чего на него смотреть? Дом и есть дом.

— Да забрать кое-что надо, — не стал юлить я. — И сразу обратно.

— Жалко. Мы соседям всегда рады. Паша вон парень какой обходительный. Только бывает редко.

Насколько я понял, Паша Архимед прикупил этот дом, когда был одержим идеей бегства от городской цивилизации. И оформлять его не стал — дома здесь дешевые, а с документами набегаешься. Поэтому мы и не нашли никаких следов его недвижимости.

В доме было чисто и прибрано. Соседка не только присматривала за сохранностью жилища соседа, но и следила за чистотой. Что ж, Пашка умел находить общий язык со всеми людьми. Потому что никогда никого не презирал, всем искренне сочувствовал и помогал по мере сил.

Я спустился в подпол. И там, где было указано в послании, нашел тайник. В нем — целлофановый пакет.

Поднявшись из подпола, уселся за стол и положил перед собой пакет. В нем была всего лишь тетрадка — обычная ученическая, на сорок восемь листов.

Закатное солнце бросило красный отблеск на целлофан, и мне почудилось, что на нем запеклась кровь.

А ведь на самом деле эта тетрадка вся в крови. Она забрала жизни двоих людей только на моих глазах.

Ладно, нечего рассиживаться.

Я бросил сверток в сумку. Она будто сразу потяжелела так хорошо знакомой тяжестью проблем и будущих действий, которые придется предпринимать.

Я отдал ключи соседке, радушно попрощался с ней и уселся в «Волгу». Насупившийся извозчик терпеливо ждал. Он пробурчал что-то невразумительное и наддал газу. Ему хотелось побыстрее выбраться отсюда и заполучить обещанные дензнаки.

Самолет отлетал утром, поэтому я попросил отвезти меня в какую-нибудь гостиницу.

— В дорогую или ночлежку? — с интересом осведомился извозчик.

— В дорогую, — сказал я.

— Хорошо, когда можешь себе позволить, — завистливо протянул водитель, державший меня за заглянувшего в их глушь из самой Москвы богатого Буратину — эдакого лоха с пятью золотыми.

— Тут ты прав, — согласился я.

В гостинице в центре города я взял полулюксовский номер — мне простор нужен. Сидя за столом, распечатал пакет. Вытащил тетрадку. На обложке было выведено: «Ни один человек не вправе вести столь созерцательную жизнь, чтобы забыть о своем долге служения ближнему. Аврелий Августин ». Любил Паша цитаты древних.

Я открыл тетрадку. Первое, на что наткнулся глаз, слова «методика тотальной деформации личностных установок»…

Черт, ни паролей, ни явок. Научная мутотень.

По второй специальности Паша Архимед был психологом. Был бы жив, получил бы еще какое-нибудь образование. Он жадно поглощал знания.

Из-за этого научного труда столько крови?

Я пробежал глазами еще несколько строчек. Стиль тяжеловатый. А я совершенно не был предрасположен к тому, чтобы сейчас продираться через словесные колючие заросли, чтобы добраться до вожделенного смысла. Да еще голова смурная — день выдался трудным. И в сон клонит.

Все на потом. Отдых.

Я дополз до кровати и намертво отключился.

Утром проснулся от трели будильника с тяжелой головой. И с каким-то странным настроением.

Такое всегда бывает, когда мчишься вперед, танком ломаешь преграды, сносишь вражеские укрепления. И вот ты на финише. И ничего не ощущаешь, кроме опустошения.

Да тут еще выясняется, что твой путь только начался. И впереди новая, куда более важная финишная ленточка.

Дальше был знакомый аэропорт. Стойка регистрации. Сдать оружие. Подняться на борт. Прилететь в Москву. Пройти по гофрированной кишке в здание аэропорта Домодедово. Получить оружие. Взять со стоянки машину.

И через пробки — в Москву. Ненадолго же я тебя оставил, дорогая моя столица. Я всегда буду возвращаться к тебе, даже из Преисподней. Потому что кому-то надо беречь тебя…

Я подъехал к своему дому. Припарковался на давно застолбленном месте. Вышел из машины.

Сегодня у меня еще дела. Нужно отксерить тетрадь. Подлинник передать Куратору — пускай колдуют его головастики над Пашкиной писаниной. Заодно посмотрят, нет ли между строк хитрушек типа невидимых чернил, следов других записей, когда листы использовались как подложка.

А я стану вдумчиво изучать каждую строчку.

Я прошел мимо детской площадки, окружающих чахлую клумбу лавочек, где грелись под холодным апрельским солнцем трое местных алкашей, с которыми я чинно поздоровался. Они кивнули мне в ответ с достоинством. С окрестной пьянью надо дружить и иногда подкидывать им на пиво. Зато они незаменимый источник информации о том, что творится в округе.

Ступил на дорожку — до подъезда мне оставалось метров двести.

Дворник мел двор метлой с железным вжиканьем. Навстречу мне угрюмо брела пара бомжеватых субъектов.

И вдруг мое шестое чувство взбунтовалось. Сдавило обручем ощущение какой-то недоделанности и недосказанности в окружающем мире.

У третьего подъезда, опершись о лавочку, рядом с объемистой кожаной сумкой стояла девушка — миловидная, в длинном синем плаще. На глазах ее выступили слезы.

— Молодой человек, — с мольбой произнесла она, когда я приблизился. — Не поможете донести?