Луиза стояла на пороге ванной комнаты, держа на руках Адама. Несмотря на крики отца и общую суматоху, малыш не расплакался. Он лишь бросил на Поля суровый осуждающий взгляд, словно давая ему понять, что он выбрал, на чьей он стороне. На стороне Луизы. Няня слушала Поля молча. Не опуская глаз и не извиняясь.

* * *

Может быть, Стефани уже нет в живых. Луиза часто об этом думала. А ведь она могла и не давать ей жизнь. Убила бы ее в зародыше. Никто и не заметил бы ее отсутствия. Никто не упрекнул бы Луизу. Напротив, мир, возможно, был бы ей благодарен. А она повела бы себя как ответственная личность, сознающая свой гражданский долг.

Тогда Луизе было двадцать пять. Однажды утром она поднялась с ощущением тяжести и боли в груди. Между нею и миром вдруг выросла стена неведомой прежде печали. Она сразу почувствовала, что с ней что-то не так. Она работала у месье Франка, художника. Она жил вместе с матерью, в особняке, расположенном в Четырнадцатом округе. В живописи месье Франка Луиза ничего не понимала. В гостиной, в коридорах и в спальнях на стенах висели огромные женские портреты – с искаженными чертами, скорченными в муке или замершими в экстазе телами, – которым месье Франк был обязан своей известностью. Луиза вряд ли назвала бы их красивыми, но они ей нравились.

У Женевьевы, матери месье Франка, была сломана шейка бедра – она упала, спускаясь с поезда. Ходить она больше не могла и мало-помалу лишилась рассудка. Она целыми днями не вставала с постели и лежала, почти всегда голая, в светлой комнате на первом этаже. Заставить ее одеться было невозможно – она так отчаянно брыкалась, что приходилось оставлять ее как есть, подстелив вниз пеленку. Так она и валялась, выставив напоказ грудь и все прочее. Воистину отвратительное зрелище.

Поначалу месье Франк нанимал высокооплачиваемых профессиональных сиделок. Но они без конца жаловались на старухины капризы и пичкали ее снотворными. Сын находил их грубыми и бессердечными. Он мечтал найти для матери подругу, кормилицу, участливую женщину, которая смиренно выслушивала бы ее бред и не закатывала глаза с тяжелым вздохом. Конечно, Луиза была слишком молода, но месье Франка поразила ее физическая сила. В первый же день, войдя в комнату больной, она одна, без посторонней помощи сумела поднять тяжелое, словно колода, тело старухи. Она вымыла ее, что-то приговаривая, и Женевьева, вот чудеса, ни разу не крикнула.

Луиза спала в одной комнате со старухой. Мыла ее. Слушала по ночам ее бессвязное бормотанье. Женевьева боялась сумерек, как маленькая девочка. Как только начинало темнеть и в тишине удлинялись тени, ее охватывал животный ужас. Она звала на помощь мать, умершую сорок лет назад. Луиза, которая спала рядом с медицинской кроватью своей подопечной, старалась ее успокоить. Старуха в ответ осыпала ее ругательствами и обзывала шлюхой, сукой, подзаборной тварью, а иногда пыталась даже ударить.

Но некоторое время спустя Луиза перестала просыпаться от криков Женевьевы – она спала как убитая. А вскоре поняла, что больше не может переворачивать старуху или усаживать ее в кресло-каталку. Руки у нее стали словно ватные, и постоянно ныла спина. Однажды вечером, когда уже стемнело и Женевьева начала свои безумные причитания, Луиза поднялась в мастерскую месье Франка и объяснила, что ситуация изменилась. Художник впал в ярость, чего она никак не ожидала. Он резко захлопнул дверь и пошел на нее, сверля ее взглядом своих серых глаз. На миг ей почудилось, что сейчас он ее побьет. Но он только засмеялся.

– Луиза, девушке в вашем положении, незамужней, со скромным заработком, негоже заводить детей. Если хотите знать, что я об этом думаю, то вот: это с вашей стороны безответственно. Вы заявляетесь сюда, хлопая глазками и глупо улыбаясь, и сообщаете мне свою новость. Интересно, чего вы ждете? Что я открою шампанское?! – Он принялся, скрестив руки за спиной, расхаживать по просторной комнате, посреди незаконченных картин. – Вы что же, думали меня обрадовать? – продолжал он. – У вас, я смотрю, нет ни капли соображения. Послушайте! Вам крупно повезло с работодателем. Я помогу вам выпутаться из… создавшегося положения. Другой на моем месте просто выставил бы вас вон, и немедленно. Я доверил вам свою мать, это самое дорогое для меня существо, и что же я вижу? Вы ведете себя как взбалмошная девчонка, лишенная всякого здравомыслия. Меня не интересует, где вы проводите свободное время. Ваши низкие моральные качества меня не волнуют. Но, милая моя, жизнь – не вечный праздник. Что, скажите на милость, вы будете делать с ребенком?

На самом деле месье Франка очень даже интересовало, где Луиза проводила субботние вечера. Он буквально засыпал ее вопросами, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать ей взбучку и заставить во всем сознаться. Он требовал, чтобы она подробно рассказала ему, чем занимается, когда не сидит возле Женевьевы. Он желал знать, в чьих объятиях был зачат этот ребенок, в чьей постели Луиза предавалась развратному удовольствию и с кем вместе смеялась. Он настойчиво выпытывал у нее, кто отец ребенка, как он выглядит, где они познакомились и что он теперь думает делать. Но Луиза на все его вопросы неизменно отвечала: «Никто, никак, нигде».

Месье Франк взял дело в свои руки. Он обещал, что сам отвезет ее к доктору и подождет, пока будет длиться операция. Более того, когда все будет позади, он заключит с ней официальный договор, платить ей будет, перечисляя деньги на ее банковский счет, и даже будет предоставлять ей оплачиваемый отпуск.

В назначенный день Луиза проспала. Стефани уже угнездилась в ней, отвоевывая себе все больше пространства, выжимая из нее соки и высасывая молодость. Она росла словно гриб после дождя. Луиза больше не вернулась к месье Франку. И больше никогда не видела старуху.

* * *

Сидя взаперти в квартире супругов Массе, Луиза иногда думала, что сходит с ума. В последние несколько дней у нее на щеках и запястьях появились красные пятна. Чтобы унять зуд, ей приходилось опускать лицо и руки в ледяную воду. В эти долгие зимние дни ее охватывало невыносимое чувство одиночества. Поддаваясь панике, она быстро собиралась, хлопала дверью и, несмотря на холод, вела детей гулять в сквер.

* * *

О, эти скверы зимней порой! Сыплет мелкий дождь, ветер гонит палую листву. К коленкам малышей пристает мерзлый гравий. На скамейках в дальних аллеях сидят те, от кого отвернулся мир, те, кто сбежал из тесноты квартир, от тоски гостиных, от кресел, продавленных праздностью и скукой. Они предпочитают стучать зубами от холода на свежем воздухе и сидят нахохлившись и сунув руки под мышки. К четырем часам пополудни кажется, что тоскливый день не закончится никогда. Ближе к вечеру начинаешь понимать, что время ушло в никуда, а уже темнеет. И тебя охватывает стыд от собственной никчемности.

Зимним днем в скверах собираются бродяги, бомжи, безработные и старики, всякие психи, бездельники и прочая неадекватная публика. Те, кто не работает и ничего не производит. Те, кто не зарабатывает денег. Конечно, весной в сквере снова появятся влюбленные, в том числе бездомные парочки, которым негде встречаться кроме как здесь, под липами, среди цветочных клумб и туристов, спешащих сфотографировать очередную статую. Зимой совсем другое дело.