странно, будто бы с каким-то причудливым акцентом, растягивающим гласные и немного подвывающим в окончаниях слов. Герти такого слышать прежде не приходилось. Новозеландский? Индийский?

— Я здесь просто потому, что…

— Замолчи, — в спину снова ткнули твёрдым, — Мне плевать, кто ты и чего ищешь. Хоть сам Джон, мать его, Булль[156] собственной персоной. Какое у тебя дело к Изгарю?

Человек приблизился к спине Герти настолько близко, что тот почувствовал исходящий от него запах. Не слабый аромат ванили, как от Брейтмана, и не стойкий запах хорошего табака, как от мистера Шарпера. Это был другой запах, знакомый и немного тревожный.

— Дело в том, что мистер Изгарь в некотором роде одолжил… Скажем так, некоторая моя собственность… Кхм. Он как бы… В общем, я хочу кое-что у него спросить.

— У тебя было с ним дело?

Вопрос был задан почти безразличным тоном, но Герти расслышал слабое шипение, несвойственное для обычного человеческого голоса. Как будто шагавший позади выдыхал воздух через неплотно сомкнутые губы.

— Нет, у меня с ним дел не было. Но у одного моего знакомого…

— Заткнись.

Герти покорно заткнулся. От непривычного чужого запаха у него неприятно щекотало в носу.

Они спустились ещё на несколько пролётов по чудом уцелевшей лестнице, спускаясь в глубины развороченного фундамента, окаймлённые раздробленными бетонными плитами.

— Сюда.

Он заставил Герти протиснуться в узкую щель, безжалостно нажимая стволом пистолета на позвоночник. Герти хотел было попросить его действовать помягче, даже откашлялся, но неожиданно разглядел, где находится, и лёгкое кхеканье само собой превратилось в протяжный рудничный кашель.

Прежде здесь, должно быть, располагался подземный склад или что-то вроде того. По крайней мере, вдоль стен можно было разглядеть стеллажи, когда-то наверняка блестящие, а сейчас покрытые пятнами ржавчины, бурыми, как океанские водоросли. Неудивительно, что Герти подумал о водорослях, здесь было непривычно сыро. Как только глаза несколько привыкли к полумраку, Герти разглядел маслянистый блеск воды. Вода, судя по всему, была дождевой, скопившейся здесь за много месяцев, мутной, несвежей и зловонной. Она колыхалась в углублениях, выкопанных кем-то в земле, удивительно ровных и симметричных, каждое размером со среднего размера шкаф. Герти отчего-то вспомнились виденные когда-то на открытке купальни Хайлигендама. Разве что там были изображены элегантные эмалированные ванны, а не грязные, выкопанные в земле норы…

Но закашлялся он в тот момент, когда увидел, что эти импровизированные ванны не пусты. Там кто-то копошился, едва видимый, слышно было, как плещет вода и кто-то упоённо фыркает. На миг даже вспомнился бедняга Стиверс, обратившийся в рыбу… А потом Герти увидел людей.

Их было не меньше дюжины. Все тощие, угловатые, корчащиеся в своих ямах как грешники в адских котлах. И запах… Здесь он скопился в достаточной концентрации, чтоб в носоглотке возникла резь. Тот самый запах, что померещился Герти с того момента, когда его взяли в заложники. Запах, отголоски которого можно встретить в недорогих ресторанах, обременённых нерадивым поваром.

Запах подгоревшего мяса.

— Добро пожаловать на Пепелище, — сопровождающий сильно толкнул Герти в спину, вынуждая шагнуть на середину комнаты, — Глядите, какой сыряк к нам в гости напросился!

Люди стали выбираться из заполненных водой углублений. К немалому облегчению Герти, полумрак в подземной купальне оказался достаточно густым, чтоб милосердно сокрыть детали. Но это длилось недолго.

— Свет! — рявкнул чей-то раздражённый голос, острый, как осколки битого стекла, усеявшие пустырь вокруг Ржавого Рубца, — Какого дьявола я должен щуриться?

— Будет тебе свет, Тефра, — буркнул кто-то из темноты.

Хлёстко щёлкнул рубильник. Секундой позже комната оказалась залита неуверенным светом ламп, подслеповато мигающих под потолком. Герти показалось удивительным, как здесь могла сохраниться гальваническая проводка, тем более, в такой сырости, но как только он проморгался, мысль о ней мгновенно перестала его беспокоить.

Угольщики выбирались из своих ям. С них потоками стекала вода, грязная настолько, что тоже казалась ржавой, босые ноги шлёпали по земляному полу. Герти наконец смог их рассмотреть. И ощутил, как ужас холодной скользкой муреной скользит внутри его живота.

В полумраке их действительно можно было принять за людей. Но теперь, когда свет безжалостно обнажил их тощие тела, сорвав с них покровы темноты, иллюзия эта пропала. Это были мертвецы, которых кто-то швырнул в печь, чтобы превратить в пепел, но отчего-то передумал, не доведя дела до конца. И теперь эти полусожженные мертвецы, щурясь, прикрывая глаза, переваливаясь с ноги на ногу, приближались к Герти.

Лица их были серы, но не от недостатка солнечного света. Герти с ужасом убедился в том, что они покрыты тонким слоем копоти, как головешки, только сунутые в костёр. На их обнажённых телах выделялись ожоги, причём не зарубцевавшиеся, застарелые, а курящиеся паром, багровые, отделённые от здоровой кожи чёрными угольными контурами. Герти показалось, что он слышит звуки сжигаемой плоти. Едва слышимый треск тлеющего жира и треск палёной кожи.

Это были не просто ожоги, Герти видел в их глубине зловещее янтарное свечение. Похожим образом светятся в камине одиночные угли, не успевшие превратиться в золу. Только эти угли тлели внутри человеческих тел. Живых человеческих тел.

Когда угольщики выбрались из воды, некоторые из них скрипели зубами от боли. Получив доступ к воздуху, жгущие их угли, судя по всему, разгорелись с новой силой. Похожим огнём горели глаза, впившиеся в Герти. Столь похожим, что он ощутил липкий жар по всему телу, словно сам очутился в кольце пламени.

— Сыряк…

— Молодой ещё, ты смотри!

— Дай хоть ущипнуть его!

— Да у тебя пальцы отгорели давно, чем щипать-то будешь?

— А костюмчик ничего пошит. Мне пойдёт, пожалуй.

— Брось, Шкварка, на тебе он истлеет за час, уступи мне…

— Что смотришь, красавец, холодно тебе? Согреть, что ли?

— Смотри, мясистый какой, жир аж капать будет!

— Пасть заткни, Горелый!

— И при котелке! Прямо джентльмен! Моё почтение, мистер!

— За костюм получишь два шиллинга.

— На трон его, что тут говорить!

— Искра! Оплавок! Бросьте зубоскалить!

— Поверить не могу, что сыряк сам на Пепелище заявился…

— Интересно, он как любит, полу-прожаренный или на углях?..

— Подальше держись, слышь!

Они наступали на него, заставляя пятиться к стене, толкая друг друга локтями, ухмыляясь, гримасничая и отпуская злые уличные колкости. Они все были увечны, на каждом из них природа или злой рок оставили несмываемую отметину принадлежности к проклятой касте.

У того, что держался ближе всех, была лишь одна рука. Вместо второй на плече чернел обгоревший обломок вроде того, что остаётся на древесном стволе от ветви. Другой топтался на месте, прижимая руки к животу, меж пальцев у него курился лёгкий, едва заметный дымок. Третий стоял сгорбившись и ожесточённо тёр предплечье, словно охваченное невидимым огнём. Герти видел, как под его пальцами от кожи отделяются крохотные частички пепла, осыпающиеся на пол. Четвёртый подвывал вполголоса, прижимая руки к паху. Стоило ему хоть на мгновение убрать пальцы, там начинало шипеть, как шипит на раскалённой сковороде масло.

Были