послушной, а потому тут же взбеленилась, стекаясь в ладонь, собираясь в идеально круглый серп. Ламмас ловко перехватил его древко.

– Я подумал, покуда пыльца феи способна жизнь создавать, она и удержать ее сможет… И действительно смогла. С Доротеей получилось, хоть и ненадолго. Без этой пыльцы ее голова бы вообще сразу отвалилась. Помнишь, Лита как‐то говорил, когда песок с сахаром перепутал, «все полезно, что в рот полезло»? Здесь я решил использовать тот же принцип. Словом, лишним не будет. Жаль, на себе попробовать не успел. – Ламмас хмыкнул и снова показал Джеку один из швов, оттянув до груди ворот водолазки. – Ты поторопись, Джек. Туши скорее свечу, а то, гляди, я развалюсь скоро. Да и ночь Самайна не вечна.

Городское башенные часы подтвердили это, громогласно пробив полночь. Обычно Великая Жатва начиналась еще на закате и заканчивалась на рассвете, но, чтобы перебить жителей Самайнтауна, Джеку вполне хватит и шести часов. Недаром ведь Ламмас все для него подготовил, всех на площади собрал, даже обездвижил и оградил своими прихвостнями, чтобы упростить Джеку его работу. Коси – не хочу! Пшеница, их души, сами в руки полезут.

– Туши свечу, Джек, – повторил Ламмас.

– Или что? – с вызовом спросил тот, шагнув вперед.

– Или я убью здесь всех сам. – И он показательно взмахнул своим серпом.

Пусть тот и был раза в два меньше и короче косы Джека, это не мешало ему точно метить в любую цель и быстро вращаться. Раньше, чем Джек успел придумать вразумительный ответ, у ближайшей к Ламмасу живой скульптуры – бородатого мужчины в костюме дровосека и пинтой эля в руке – покатилась верхняя часть туловища, разделенная с нижней ровной тонкой полосой. Тело развалилось буквально у Джека перед носом, и этой наглядной казни ему хватило, чтобы поверить в серьезность намерений Ламмаса. В то же время Джек вдруг почувствовал, как раздувается от ярости и силы, будто кожа под ее давлением натянулась и затрещали кости. Осень на осень откликалась, ибо сегодня она была в полных своих правах.

Как кто‐то смеет чрез них преступать?! Как кто‐то смеет покушаться на его владения?! Джек больше не слаб и немощен, как тогда в Лавандовом Доме. Нерешительность он отмел своей косой. Не позволит Самайн над своим городом в Самайн же издеваться! Лету придется отступить.

– Сделаешь так еще раз – и сначала мне придется научить тебя, как подобает вести себя в гостях, – предупредил Джек, глядя своей тыквой исподлобья, и Ламмас ухмыльнулся, снова взмахивая серпом, на этот раз чтобы отряхнуть его от крови.

– Мы уже проходили это, – мягко напомнил он и сделал к нему шаг. Джеку пришлось приложить усилие, чтоб не отшатнуться. С братом – с трудом, но он помнил, что перед ним и вправду его брат, – Джек еще не дрался. И, если честно, не хотел. – Ты не ровня мне, пока горит Первая свеча. Коль не хочешь, чтобы я тебя заменил, как заменял многие столетия – потуши ее.

– То есть предлагаешь мне решить, кто именно их убьет – я или ты?

– Да, – кивнул Ламмас. – Предлагаю. Я действительно разваливаюсь, Джек, – И он снова поднял полусгнившую руку с уже плохо ему подчиняющимися, распухшими пальцами. – Разве ты не хочешь меня спасти? Всех нас. Это ведь мы твоя семья, Джек. Не они. А Колесо, как и семью, ничто не остановит. Ты сам это говорил.

Сколько Джек себя помнил, – а теперь он помнил всего себя целиком, с самого начала, – он всегда Великой Жатве противился, но никогда ее не побеждал. И вряд ли в этот раз сможет победить. Но даже мизерный шанс лучше, чем его отсутствие, а этого шанса не будет, если сам Ламмас за косьбу возьмется. Он‐то никого не пощадит, даже сомневаться в правильности своих деяний не станет. Это был выбор без выбора – равноценная смерть что от серпа, что от косы. И все же…

Джек медленно поднял Первую свечу на уровень сердца, куда холодок огня будто бы все норовил пробраться. Пламя колыхалось, и впрямь к нему тянулось. Джек вдруг понял: свеча просто тоже угаснуть хочет. Хоть и неистлевающая, но уставшая. Хоть и сплетенная из семи чужих костей, но одинокая, брошенная и уже давно свое предназначение исполнившая. Забвение подарило Джеку счастье на сто лет – теперь забвению было пора предать саму свечу. Она больше не хранила в себе его воспоминания, только силу берегла. И лишь забрав ее назад, Джек сможет Ламмаса унять. Так или иначе.

«У всего на свете есть душа, – напомнил себе Джек, стряхивая оцепенение, навеянное страхом и сомнениями. Ламмас терпеливо ждал, стоя напротив, улыбался, раскачиваясь с пятки на носок. – И у моих братьев были души. Даже у Ламмаса до сих пор где‐то да быть должна, и, если, обретя силу, я смогу ее найти, то, может быть…»

«Косить души – мой удел, и неважно, людские иль божественные».

Джек отпустил Барбару на миг, чтобы поднести к свече другую руку…

И зажать двумя пальцами фитиль, что затем с шипением потух.

– Наконец‐то, – вздохнул Ламмас довольно, и следом за Первой свечой все другие в Самайнтауне угасли тоже – и голубые, и обычные. Даже болотные огни исчезли, потемнели фонари, гирлянды и ритуальный костер за его спиной.

Весь Самайнтаун погрузился в густой чернильный мрак.

А внутри Джека вспыхнуло бирюзовое пламя.

* * *

Лавандовый Дом, как рассказывал Джек, просто появился в Самайнтауне одним днем, и все. Словно кто‐то просто открыл свой саквояж и разложил его оттуда, как палатку. Поэтому больше всего Лора боялась, что точно так же Лавандовый Дом сложится обратно, чтобы уехать в город поблагоприятнее да поспокойнее. Но нет: к их прибытию он по-прежнему возвышался в глубине Темного района, отгороженный скрюченными вишневыми деревьями от соседних зданий и глядящий на них надменно с высоты своих четырех этажей. Лиловая черепица словно запотела от десятка дымоходов, откуда по-прежнему струился полупрозрачный, муслиновый дым. Лора впервые столь явственно ощущала, что идет на свидание к призракам – никого, кроме них, ее и Франца, почти выбивших дверь в Лавандовый Дом, там будто бы не осталось, как и во всем остальном затихшем городе.

Благо, вопреки внешнему недоброжелательному виду и тому, чем закончился их с Францем прошлый визит, главная медиум с короткими белыми волосами приняла их двоих более чем радушно. По крайней мере, не прогнала со своего порога, как могла бы, а это уже было подарком.

– Во-первых, я, кажется, говорила вам, что тот сеанс был для вас последним, – все‐таки напомнила она, сложив ногу на ногу в кресле на фоне стены с черной геральдикой в комнате, которую медиум тактично назвала «переговорной», но которая скорее