— Нужно протирать ее, так будет лучше. Для сильных зелий многого нет, извини. — Замолчала ненадолго, а когда я потянулся к котелку, добавила: — Я могу подменить тебя, Вольный.

Я покачал головой, опуская тряпку в холодную воду и позволяя ей намокнуть.

— Как думаешь, милая фангра, что это все-таки такое — человечность?

Поерзав на земле, она пожала плечами. Убрала волосы за спину и, с состраданием глядя на Аню, сказала негромко:

— Что-то очень ценное для необычной Асфи. Сначала я была уверена, что это правила, которые помогают им жить. Им — ее людям.

— А сейчас?

Я выжал тряпку и склонился над заострившимся лицом Ани. Осторожно протер мокрый лоб, снова прикипел взором к метке, вспоминая, что творилось с девушкой из другого мира, когда умирали дети. Они хотели убить ее, но она все равно остро отвергала их наказание.

Елрех ответила:

— А сейчас я не понимаю, как простые законы могут убивать. Ведь в их мире нет даже духов, чтобы контролировать эту человечность. А тут они не осуждают Аню за поступки, зато она сама сходит из-за них с ума.

— Возможно, выбор, противоречащий правилам Земли, лишает ее разума. Она сильно беспокоится о морали, когда это не нужно, словно на ее разуме поставили барьер. Думаю, ей трудно смотреть за его пределы.

— Ты говоришь об этом так, как будто знаешь лично.

Я постарался не хмуриться. Так ли правильно поступают Вольные, слепо следуя своей миссии, навязанной духами?

До нас донеслись разговоры, и я не стал отвечать Елрех. Через несколько мгновений к нам заглянул Ромиар и молча показал тяжелый сверток.

— Не везде охранные духи соглашались меня пропустить. — Не дожидаясь ответа, бегло оценил обстановку и спросил: — Как она?

— Поправится, — заверила Елрех поднимаясь.

Поправится…

Выздоравливала Аня с трудом. Бред иногда возвращался, и тогда она бормотала о доме, просила прощения у родителей, у Егора, у меня… Бывало с ее губ срывались слова о ненависти к Фадрагосу и к Земле, а потом снова начиналось перечисления имен всех тех, кого она знала по видениям, тех, в смерти которых винила себя, и нас, кажется тех, кого считала близкими. Я старался следить за ней: смачивал тряпки молоком, отварами, питательными бульонами и по чуть-чуть поил ее, протирал тело. Я не отходил от нее надолго, опасаясь, что ей станет хуже, а рядом никого не окажется. Лишь в те мгновения, когда ей становилось лучше, и она засыпала более спокойным сном, я вспоминал о себе. Сколько мне осталось? Как долго я еще пробуду рядом с ней? В таких вопросах прояснилась одна деталь: настоящий смысл в моей жизни появился только с Аней. Что в моей жизни есть, кроме нее?

Четвертым днем Аня очнулась снова и, вопреки моим опасениям, пошла на поправку. Первые дни она почти не могла есть, чувствуя от еды боль в животе, тошноту и усталость, но постепенно все наладилось. Вместе с едой возвращались силы, но, к сожалению, с ними появлялись очередные самоистязания. Она утаивала настоящие мысли и настроение за улыбками, но ее печаль то и дело просачивалась.

Ее любовь к воде… Сначала мне казалось, что я вижу то, что хочу видеть, но со временем сомнения рассеялись. Аня любовалась росой, часто с тоской смотрела на ясное небо, а когда я решил отвести ее к озеру, карие глаза засияли от счастья. Поспешные сборы, торопливость девочки и искренний энтузиазм создали в маленьком лагере оживление, которое напоминало целую ярмарку или любой другой праздник. И в этот миг прояснилась вторая деталь: не моя миссия сплотила всех нас, а энтузиазм Ани. Ее интерес ко всему новому, способность увидеть пользу и радость даже там, где их, казалось бы, невозможно отыскать. Найти свет во тьме?.. Наверное, для этого нужны силы и умения. И не только энтузиазм приманивал нас к ней.

Ее эмоциональность всегда была заразительной, но именно ее затяжная болезнь вместе с отрезанностью от остального мира показали это ярче. Мы почти не смеялись, а темы для разговора быстро исчерпались и ограничились только сокровищницей.

Во время первого купания Ани я влез в холодную воду следом. Мне было страшно, что она просто не сумеет удерживаться на плаву долго. Беспокойства оправдались. Ане хотелось быстрее окрепнуть, разжечь аппетит, но в итоге на берег она выбиралась, повиснув на моей руке. Но даже так она не сдалась — одеваясь, Аня потребовала возобновить тренировки с оружием:

— Я не хочу всех тормозить, — проговаривала, натягивая рубашку. — Не хочу быть обузой, когда должна быть сильнее всех вас. Это же у меня Единство! Духи Фадрагоса, такое могущество, а все равно только под ногами мешаюсь. Вот уж точно: сила в знаниях.

По глупой иронии именно она стала моим самым ценным наставником уже тогда, когда я в них не нуждался. Аня научила меня жизни и продолжала учить до сих пор.

Или я просто отдал ей конец цепи, а мой разум окончательно заполнился скверной…

* * *

Аня.

Диеты убивают. Чесслово, уж лучше бы у меня затягивалась серьезная рана, чем мне пришлось поправляться после истощения. Наверное, до анорексии я еще не исхудала, но вот это чувство, будто тело забили ватой, а гравитация вдруг стала в разы слабее, — неприятно. Еще и основательный повод для паники появился, ведь в бреду я могла слишком многого наговорить Кейелу. Теперь оставалось только гадать, появились ли у него сомнения, и не увидел ли он в моих словах истинную причину, по которой я ищу сокровищницу. С другой стороны, эти опасения здорово отвлекали от всего остального, что пугало не меньше. Например, как давно я стала обращаться к духам Фадрагоса, забывая «родных» чертей? Как давно волнения о будущем чужого мира вытеснили беспокойство о семье? В бреду я видела родителей и брата, и с нестерпимым стыдом смотрела им в глаза. Я не столько забыла их, сколько мои чувства к ним притупились. А ведь любовь к родителям — это что-то вечное… Истинная любовь?

«Это всемирная ложь, Аня. Общественное заблуждение».

Похоже на привязанность и ответственность…

И как я ни пыталась представить свое возвращение домой, всегда ловила себя на мысли, что хочу остаться. Никто не мешает мне использовать артефакт и вернуться ровно до того мига, как я познакомилась с Кейелом. Или раньше? Наверное, надо чуть раньше, чтобы знакомство не отягощалось моим первым обманом. Или, наоборот? Что случится с нашими отношениями, если я буду вести себя по-другому? И как быть с тем, что бывших Вольных не бывает — Кейел все равно умрет. Хотя, судя по признанию Роми, то и с этой загадкой Фадрагоса не все так просто. Но даже если я останусь, сумею ли разгадать ее и не потерять Кейела?

И родители… Жив ли еще папа? Если и пережил мое исчезновение, то, возможно, с осложнениями по здоровью.

Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Устроившись удобнее на лежанке покрутила клык лиертахона, то стягивая тонкой веревкой запястье, то снова ослабляя. Как оказалось, я успела привыкнуть к Феррари, и теперь ее сильно не хватало. Иногда на меня накатывало чувство вины, но я отметала его: в конце концов, у Кейела с Тоджем было меньше шансов, а я делала все, что было в моих силах. Если я и виновата в смерти Феррари, то не больше, чем остальные.