Кстати, вероятно, что некоторым критикам пришлось отвергнуть книгу из-за иронической насмешки над ценностями американской цивилизации – в образе делового человека, бизнесмена (это слово использовано и в английском, и во французском тексте), настолько с головой погруженного в подсчет его миллионов звезд, что ему не остается времени полюбоваться хоть на одну из них, или в образе аптекаря, чьи утоляющие жажду пилюли позволяют экономить ровно пятьдесят три минуты в неделю. Но этих двоих автор изображает с мягким юмором, а вовсе не с предубеждением или предвзятостью, и они – лишь двое из галереи персонажей. Там есть и король в горностаевой мантии, и бородатый педант географ, и скромный фонарщик, и тщеславный щеголь с пером в шляпе, жаждущий восхищения элегантностью его одеяния, и даже печальный пьяница, который в ответ на вопрос Маленького принца, почему он пьет, произносит: «Чтобы забыть».

– О чем забыть? – спросил Маленький принц, уже почувствовав жалость к нему.

– Забыть, что мне стыдно, – признался пьяница, опустив голову.

– А чего ты стыдишься? – спросил Маленький принц. Ему захотелось помочь пьянице.

– Стыжусь, что я пью! – категорично завершил разговор пьяница и погрузился в молчание.

Это было своего рода движение по замкнутому кругу, наглядный образец силлогизмов, которые Сент-Экзюпери в свободные минуты любил испытывать на друзьях, и особенно на тех из них, кто гордился своим «логическим» мышлением. В этом он сходен с Чарльзом Доджсоном, больше известным как Льюис Кэрролл, выдающимся математиком, любившим изобретать теоремы, сложным путем опровергавшие их аксиомы.

Прообразом Алисы Льюиса Кэрролла послужила маленькая девочка, которую он знал, а Маленький принц, без сомнения, – это Сент-Экс в пору его детства. Он обязан заботиться о Розе. Роза – более сложный образ, являющийся прежде всего символом, но и она также очень женственная и непостоянная, совсем как Консуэла – тот самый цветок, который, как он ее однажды предупредил, растеряет все свои лепестки, если продолжит столь ветрено и легкомысленно кружиться. На описание вулканов Маленького принца, которые он регулярно прочищает, совсем как печные дымоходы, Сент-Экса вдохновили угасшие кратеры, увиденные им в Южной Патагонии. Подобно всем замечательным сказкам, эта сказка столь же полна очарования для ребенка, как и богата впечатлениями для взрослых – один из которых, немецкий философ Мартин Хейдеггер, пришел к мнению, что «Маленького принца» можно считать одним из величайших трудов экзистенциализма XX столетия. В сказке эхом отзываются, в чисто лирическом плане, многие из близких автору тем: недолговечность радости («Роза… такой грустный праздник»), изначальная ценность любви, без которой человек слеп (это тайна, которую поведал Лис): «Видеть можно только сердцем. Глазам не разглядеть самого главного». Важность существования в жизни призвания, цели, обязанностей, долга (это иллюстрирует фонарщик, зажигающий и гасящий фонарь, поскольку так должно быть). Порядок есть порядок. Тщеславие богачей и неприятие всеобщей сумятицы столичного существования нашло отражение в символической форме в образе стрелочника, занятого сортировкой вагонов железнодорожных экспрессов, заполненных сонно зевающими и дремлющими пассажирами, понятия не имеющими, куда он их отправляет. Лишь маленьким детям это интересно, и они прижимаются носами к стеклам вагонов. Радость наступает не тогда, когда она дана изначально, не тогда, когда падает с неба, а когда заработана, как ласковая вода из колодца, «рожденная из пути под звездами, монотонного пения ворота, усилий моих рук». И не последнюю роль играет чувство, что все его изломанное тело приговорено. «Le corps, vieux cheval, on l'abandonne»[25], – писал он в «Военном летчике». «Я не смогу унести свое тело. Оно слишком тяжелое», – говорит Маленький принц, готовясь к возвращению на свою крошечную планету. «Но оно станет похоже на старую, ненужную кору». Чудом его тело, эта «старая боевая лошадь», пережило опасности разгрома, но Сент-Экс ощущал, как оно скрипит при каждом его шаге. Разбитый панцирь, сжимающий его мертвой хваткой. Он не мог высвободиться, и его свободный, парящий дух обречен только болтаться вокруг тела, как чугунный шар на цепи у ног арестанта, до конца его дней.

В дневнике Дени де Ружмона есть запись о споре, состоявшемся между ним и Сент-Экзюпери в июле 1942 года. Сент-Экзюпери попытался объяснить ему, что «маршал, соглашаясь на сотрудничество с оккупантами, спасает «материю, тело» Франции, поскольку, если бы он открыто восстал против них, немцам пришлось бы всего лишь прекратить все поставки машинного масла, чтобы поезда встали, и блокировать все поставки продовольствия. Что касается сторонников Де Голля, они не ведут войну против нацистов, но воюют против французских лифтеров или повара отеля «Ритц», отказавшегося присоединиться к их движению и в ком они, следовательно, видят предателя.

Я ответил Сент-Эксу, что в нашей стране (он подразумевал Швейцарию) мы считаем нормальным жертвовать тем, что он называет веществом или телом, ради того, что я называю смыслом жизни».

Ружмон оказался достаточно честен сам с собой и добавил в скобках: «Доказательство еще надо, конечно, представить, я могу отвечать только за себя лично. И он, и я в настоящий момент лишь наблюдатели со стороны».

Это была голая правда, отрезвляющая правда, во всяком случае для Сент-Экзюпери, француза, в то время как Ружмон, гражданин Швейцарии, имел право оставаться нейтральным. Но проблема для Сент-Экса состояла в одном: как ему послужить отечеству? Неоднократно он завтракал с капитаном Александром де Манзиарли, которого из-за ранения в ногу еще во время Первой мировой войны не призвали на Вторую мировую. Он сумел преодолеть препятствия на своем пути, покидая Францию, и присоединиться к «Свободной Франции» в Лондоне, откуда Де Голль направил его в Нью-Йорк как члена военной миссии для вербовки пополнения. Сент-Экзюпери было нелегко отразить натиск человека с подобными безупречными верительными грамотами. Кроме того, Саша, как его называли в кругу друзей (из-за его российской родословной), был знаком ему давно и мог очаровать любого, не говоря уже о его таланте трубадура, всегда готового оживить званый обед шутливыми песнями под гитару. Но на повторяющийся вопрос: «Почему вы не с нами?» – Сент-Экс неизменно отвечал: «Во имя чего? Переехать в Лондон и получить рабочий стол в каком-нибудь бюро?»

В свои сорок два Сент-Экс давно проскочил возраст пилота-истребителя, а мысль о пилотировании бомбардировщика после того, что он видел в Испании, не говоря уже о французском разгроме, заставляла его вздрагивать. Но он имел более серьезные причины для нежелания ехать в Лондон. То, что Жан де Вог сказал ему относительно Де Голля в августе 1940 года, нашло драматическое подтверждение в истории с генералом Робером Одиком, с которым он имел несколько продолжительных встреч поздней весной и в начале лета 1942 года. Одик, служивший при генерале Вуйемене ответственным за кадры в 1939-м и 1940 годах, отказался от должности номер один в военно-воздушных силах, предложенной ему в Виши, предпочтя вместо этого сопровождать генерала Вейганда в Северную Африку. Его служба в качестве старшего офицера военно-воздушных сил, подчиненных Вейганду, имела целью подготовку к дню, когда французы возобновят борьбу. Назначение сделало его сочувствующим Роберту Мэрфи и его помощникам. Служба не была легкой, так как Северная Африка кишела платными и даже добровольными информаторами, работающими на немцев, итальянцев и на большое количество пронемецких элементов в Виши. Его жена однажды в одном из салонов Алжира сказала, что, если все, кто настроен против германской оккупации, считаются голлистами, следовательно, и она голлистка. Информацию довели до сведения Дарлана, тот приказал Вейганду «уволить» Одика «по возрасту». Приказ оказался неприятным для Вейганда, так как Одику исполнилось к тому времени только пятьдесят пять лет, а ему самому перевалило далеко за семьдесят. После кратковременной поездки во Францию для встречи с офицерами военно-воздушных сил, разделявшими его собственные симпатии к Сопротивлению, Мэрфи и его помощники помогли Одику перебраться в Танжер и далее – в Лисабон. Там из-за простого невезения его сфотографировали на летном поле немцы. Его американские наставники, не желая рисковать, поспешили нелегально переправить Одика с женой на американском пассажирском судне, и, когда судно прибыло в Нью-Йорк 15 октября 1941 года, старший офицер из Второго бюро Военного департамента приехал, чтобы сопроводить его непосредственно в Вашингтон. Он был принят в Белом доме и провел много времени у Алексиса Лежера (поэта Сент-Джона Перса), который, как бывший генерал-адъютант на Ке-д'Орсе, был одним из основных советников Рузвельта по французским делам. Наконец было решено, что Одику следует отбыть в Лондон и посмотреть, не мог ли он принести свое полезное влияние среди военных на алтарь славы Де Голля, все более и более набирающего политический вес.